Избавление

Соколов Василий Дмитриевич

Обо всем этом говорил солдатам, припоминая историю, Иван Мартынович и закончил просто, как разумеющееся и обыденное:

— Уроки истории таковы, что народы не хотят меж собой раздора и стремятся к сближению, как бы ни противились этому гитлеры и антонески.

Нефед Горюнов хлопнул о землю пилоткой:

— А я-то думал, почему румыны дали такую слабину на Дону. Позволили на своем участке без отчаянного упорства прорвать ихние позиции и охотно шли в плен…

— Может быть, — проговорил Гребенников и, улучив момент, отозвал за изгиб траншеи Кострова, наказал ему поосторожнее вести себя, не соваться в самое пекло с одной–то рукою.

—

Как все, так и я…

— Ну–ну, побереги себя… Хотя бы ради Верочки… На свадьбу пригласишь?

— Какая на войне свадьба!

— Будет время и для цветов, и для свадеб.

— Ну, раз так, буду просить вас посаженым отцом стать, — смущенно проговорил Костров.

Они попрощались, и Гребенников, пригибаясь, пошел дальше по траншее.

В ночь на 20 августа похолодало. Все дни стоявшая несусветная жара спала. Под утро легла на сады Молдавии обильная роса, и по низинам стлался туман. Этой ночью объявили приказ о переходе войск в наступление, и каждый — от солдата до генерала — в волнении ждал этого часа. Погожую тишь рассвета взорвал гром батарей, слившийся в один тысячеголосый рев.

Часа два стонала земля, и был этот рев надсадно–неподвижен, стоек и железно грохотлив.

Молот бил по наковальне войны.

Испепеляющей громадой сваливался огонь и металл на неприятельские позиции, и, когда молот войны, будто устав долбить по одному месту, издав тяжкий вздох, перенесся в глубинную даль, стрелковые роты, полки, дивизии пошли в наступление.

Опережая пехотный шаг, лавиной двинулись танки — скорости нужен простор, и, найдя его, танки хлынули через проходы в минных полях, меж пехотных цепей.

Встревожился внезапно грянувшим ударом немецкий генерал Фриснер, который не в меру проявил прыть, взяв на себя бремя главнокомандующего группой армий "Южная Украина". Штаб группы и сам командующий надрывались во все телефоны: "Держаться!.. Стоять!"

Но как держаться и где стоять — этого не могли подсказать ни командующий Фриснер, ни его штаб, ни сам фюрер, переехавший в Берлин и зарывшийся там в бункере.

Сражение закипало. Валом катились советские танки.

Уже в первые часы прорваны были немецкие укрепления, и затрещал, разваливаясь, немецкий фронт. "Стоять! Держаться!" — грозно приказывали из берлинского бункера штабу Фриснера, и те в ответ слали обещания, а в душе начинали клясть самого фюрера.

Советские радиоперехватчики, ловившие в эфире немецкую речь, то и дело записывали:

"Нас бомбит советская авиация, мы оглохли…"

"Бушует ураган русской артиллерии, лопаются перепонки в ушах…"

"Давят русские танки, ждем подкреплений…"

"Ничего не вижу вокруг! Подскажите, что делать?"

"Оборона прорвана…"

"Попытки остановить русских прекращены…"

"Солдаты разбежались, офицеры не подчиняются…"

"Кажется, это конец…"

Пытающихся сопротивляться продолжали давить настильной бронею, и было жутко смотреть, как гусеницы и даже корпуса танков делались мокрыми от вражьей крови.

Щадили только сдававшихся. Их осторожно объезжали, а когда пленные собирались в ближних тылах, давали им воды и обеды из общего воинского котла.

Первые же два дня сражения заставили немецко–фашистское командование осознать реальную угрозу, нависшую над группой армий "Южная Украина". Позднее попавший в наши руки журнал боевых действий этой группы фиксировал, что в течение 21 августа шли оживленные переговоры между штабами армий, штабом группы

армий и генеральным штабом сухопутных войск о возможности отхода армейской группы Думитреску на позицию "Фердинанд", оборудованную за рекой Прут, и даже об отводе всего фронта на линию Дунай — Серет — Карпаты. В июле назначенный начальником генерального штаба генерал–полковник Гейнц Гудериан, битый еще под Москвой, теперь медлил отводить войска, проявляя воловье упрямство. Между тем положение к вечеру 21 августа стало настолько острым, что командующий группой армий "Южная Украина" Фриснер своей властью отдал распоряжение об отходе за Прут…

Оба командующих советскими фронтами — и Малиновский, и Толбухин были явно огорчены наметившимся отходом неприятельских войск. Они ставили себе цель совсем другую: не вытеснять противника, а окружать его. И шли к этому с решимостью, диктуемой логикой событий. Ставка Верховного Главнокомандования разделяла их мнение. Вечером 21 августа командующие фронтами получили директиву из Москвы, в которой сжато и ясно говорилось: "Сейчас главная задача… состоит в том, чтобы объединенными усилиями двух фронтов быстрее замкнуть кольцо окружения противника в районе Хуши, после чего сужать это кольцо с целью уничтожения или пленения кишиневской группировки противника…"

Советские подвижные группировки двумя гигантскими клещами стискивали неприятельские армии. И в эти клещи попадали огромное количество войск и огромные территории. Тем временем наши танки пробивались к району Хуши.

Штурмом брались города, взламывались под натиском наступающих укрепления, преодолевались реки и горные перевалы.

Четыре дня! Прошло всего лишь четыре дня, и крупная группировка противника оказалась в железном кольце. Словно мощный ураган пронесся по холмам Молдавии, в междуречье Прута и Серета.

На необозримых просторах по согласованному, единому плану Малиновского и Толбухина два фронта за четыре дня завершили первый этап стратегической операции и теперь вминали, свертывали неприятельскую оборону, сжимая кольцо окружения.

Разбродно, в безумстве давя друг друга, остатки 6–й немецкой и 3–й румынской армий хлынули на юго–запад от Фокшанских ворот, к Пруту, на еще уцелевшие мосты, На переправы, чтобы сдержать напор и преградить путь отступления бегущим солдатам неприятеля, были брошены войска из армии Шмелева. Сюда же на машинах перебросили и полк, в котором был батальон майора Кострова.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Подъезжая к реке, майор Костров еще издалека увидел ужасное зрелище суматохи бегства. Тонули в мутных водах Прута неуклюжие, с раззявленными жерлами неприятельские гаубицы, серые орудия на конной тяге, автомашины, груженные ящиками и плетеными корзинами, полными нерасстрелянных снарядов и мин, тонули и сами немцы при полной амуниции.

А что творилось на переправах! Железные фермы моста прогибались дугою и, как яичная скорлупа, лопались, не выдерживая сгрудившихся танков и бронетранспортеров; если какой–либо танк случаем задерживался на мосту глох мотор, срывалась перебитая гусеница, — сзади идущий танк лобовой бронею с налету бил замешкавшуюся махину, сваливая ее в реку, которая будто вспухала, принимая в свои объятия упавшую тяжелую глыбину. Но и на танк, ударивший без разбору и нещадно, позади напирали другие танки, разворачивали его, чуть не скидывая в воду. И со стороны Кострову казалось: уже не люди, а танки ведут меж собой потасовку.