Избавление
Шрифт:
"Уж скорей бы конец этой трагедии!" — тяжестью давит на мозг усталая мысль.
Поутру и вечерами идут заседания, которые громко именуются заседания коронного совета. И с самого утра долбят на них одно и то же, как петух, долбящий клювом жестянку, — этому петуху, искусно вделанному в часы и установленному на видном месте в личном особняке Хорти, уже много лет, по наследству достался, а гляди, никак не осилит какую–то жестянку!
Вспомнив про этого петуха, Хорти невольно усмехается своей же беспомощности. Но вида не подает, что наступает крах, слушает, хмуря брови и сжимая челюсти.
Долбить жестянку дворцовые петухи начали еще с двадцатых чисел августа, когда неожиданно для венгерского двора румынский король Михай сверг Антонеску.
Долбили
— Господа! Я считаю своим долгом, несмотря на сложность ситуации, обрадовать вас: события, как бы они ни были сложны, еще можно поправить, заявил новый премьер генерал–полковник Геза Лакатош, чем удивил расплывшегося в улыбке старого прожженного Хорти. Зная, что адмирал порой тоскует по флоту, сказал заранее уготованную для него фразу: — Паруса нашего флота надуты. Попутного нам ветра!.. — Сделал вынужденную паузу, как бы проверяя, какое действие возымеют его слова, продолжил: — Положение серьезное, но не все еще потеряно. Гусары еще не вложили клинки в ножны. Рано и незачем оружие зачехлять… По имеющимся данным, к нам на помощь придет английский экспедиционный корпус из Италии и Греции, если… если потерпит крушение Германия…
— Такой поворот судьбы мы предвидим и ждем, — перебил министр иностранных дел. — Но… — он развел руками, держа их ладонями кверху.
Конечно, Геза Лакатош, взывая к помощи экспедиционного корпуса англичан, явно преувеличивал эту возможность и заявлял, скорее, ради утешения членов коронного совета, того же Хорти:
— Войскам большевиков мы должны всеми силами противостоять, и я готов сам пойти в окопы и биться, биться! — премьер в мундире потряс кулаками и, чувствуя, что начал задыхаться, отпил глоток воды, нацеженной в стакан из сифона, и кивнул начальнику генерального штаба генерал–полковнику Яношу Верещу.
Рано постаревший, обрюзгший генштабист, переваливаясь, подошел к карте, повешенной на стене, взял указку, поводил ею, говоря, что опасность для Венгрии представляют наметившиеся прорывы крупных танковых сил Красной Армии на северо–востоке страны и одновременное наступление советских войск с юга, востока и севера.
— В результате, — подчеркнул Вереш, — могут образоваться гигантские клещи, которые отрежут главные силы венгерской армии…
— Нам ясно, что они могут… Вы подскажите, как избежать… — перебил репликой, болезненно морщась, Хорти.
— Господин регент, ваше высокопревосходительство! — сутулясь и склонив в его сторону плечи, обратился генерал Вереш. — Положение характеризуется полной неопределенностью… Есть сведения, что отдельные венгерские части добровольно–перешли на сторону красных… Население территорий, занятых русскими, большевизируется… Если бы немцы прислали мотомехчасти, то мы смогли бы задержать наступление русских, но остановить их вряд ли удастся…
Хорти его уже не слушает, морщится, как–то весь сникает, берясь за живот. Последнее время пища не идет ему впрок. Что, королевские повара с ума посходили или отвыкли готовить блюда и сервировать столы? Хорти второй день ничего не ест, а в животе бурчит. И Хорти слышит это, словно установили ему в уши локатор, чутко фиксирующий полет чужих самолетов, вспоминает, как неумно и громко пошутил вчера за столом этот же Вереш. Плоская шутка в ином бы случае обозлила Хорти, и шутник–генштабист враз был бы смещен.
"Ишь… локатор… — морщится Хорти. — У самого брюха набито, как бочка пивная… На фронт не дошлешься".
Хорти не хочет сознаться, хотя бы самому себе, что и он забыл дорогу в войска — труслив адмирал до невозможности. Да и где ему было обрести мужество, в каких морских или сухопутных сражениях закалить волю? Не было в природе таких сражений! А уж если проявил себя, так разве во время усмирения революционных венгров в девятнадцатом году, когда была задушена и потоплена в крови народная власть в Венгрии… Но то была не война, а избиение почти безоружных масс. А настоящая война полыхает сейчас вон там, у ворот столицы. Но как раньше, так
Кончил говорить генерал Вереш, сел, отдуваясь, весь расфуфыренный, в орденах и аксельбантах, — поистине петух, да только ничего конкретного не предложил — так и не проклюнул жестянку. Поднялся министр обороны, может, этот что–то предложит, найдет выход из затруднений.
— Чем ближе русские, тем сильнее должно быть наше сопротивление. Нашу столицу мы не сдадим большевикам. Развалим, но не сдадим! — заговорил министр, и Хорти, превозмогая боль в животе, прислушался. — Если бы войска англосаксов, по крайней мере хоть символически, оккупировали часть страны, то это было бы наилучшим исходом как для немцев, так и для нас. Против этого немцы не смогут возражать, так как в случае краха они сами сдадут Западный фронт, но ни в коем случае не сдадут Восточный. Мы за англо–американскую оккупацию, пускал бы и символическую!
— Русские не будут считаться с символической англосакской оккупацией, — подает реплику министр финансов.
Все бросают на него насмешливые взгляды: "Этот куда лезет? Занимался бы подсчетом каждого пенго, казна совсем пуста, а не совался бы в военную стратегию!"
В зал летит другая ядовитая реплика, теперь уже из уст министра иностранных дел:
— Поздно, господа. Мы пришли к шапошному разбору. — Видя, что его не совсем поняли, министр встал и пояснил: — Мы не раз вступали в контакты с англосаксами, вспомните поездку нашего представителя в Турцию, якобы на Смирненскую ярмарку. На самом же деле, как известно, он вел переговоры с весьма авторитетными кругами Англии и США, даже заключили предварительное соглашение, по которому мы, венгры, обязались сложить оружие, как только англо–американские войска–подойдут к границам Венгрии. Что из этого вышло? Ничего! Пустые иллюзии. Англосаксы теперь не являются хозяевами положения, хотя господин Черчилль, и нам хорошо известны его намерения, все время стремится проникнуть на Балканы, не дать пасть нынешним режимам. Задумавшись ненадолго, министр заключил: — Русские в результате своего военного превосходства имеют возможность диктовать условия, поэтому у русских, заодно и у их союзников, придется просить перемирие. Поймите, русские ныне хозяева положения! — добавляет, садясь, министр.
Хорти не выдерживает. При одном упоминании о русских его колотит озноб. Он опять берется за живот и поднимается, уходит скорчившись. Члены коронного совета погружаются в тягостное молчание.
Когда наконец Хорти возвращается в кабинет заседаний, у порога с ним сталкивается личный врач.
— Дайте мне таблетки, те же… немецкие, — показывая на живот, болезненно морщится Хорти.
— Пожалуйста, но только таблетки не помогут.
Хорти недоуменно моргает.
— Это у вас от переживаний и… — с уст врача едва не сорвалось, что и от страха, но он замолк вовремя.
Хорти зло покосился на него и вошел в кабинет, объявив, что заседание можно продолжить.
Не спросив соизволения говорить, вскакивает министр земледелия. Все знают его как рьяного поклонника третьего рейха и гитлеровских эмиссаров в Венгрии, близко связанного с германским послом Эдмундом Везенмайером. Министр не в меру кричит, пугает членов кабинета.
— Сегодня страна, наша матушка-Венгрия, уже заминирована большевиками, — угрожает он. — Если узнают, что мы намерены заключить перемирие, то мы потеряем и армию… Если мы капитулируем перед русскими, то уже ничего не добьемся. Какой же выход из этой ситуации, господа? Ни перемирия, ни капитуляции! Сражаясь, мы выигрываем время. Между англосаксами и русскими произойдет разлад. Они не поделят то, что завоевали, столкнутся друг с другом! И этот час скоро грядет! — закончил министр и, сделав паузу, добавил обнадеживающе и вместе с тем угрожающе, что он, министр земледелия, сумеет проявить себя в трудный час и на дипломатическом поприще, использует свои немецкие связи в интересах защиты родины.