Избегнув чар Сократа…
Шрифт:
– Выросла моя дочка, – произнесла негромко, словно вглядываясь в даль.
– Да нет, я не то… я… я …– запнулась девочка, закрасневшись, – ну, не знаю, я…
– Съешь еще пирога, – предложила мать.
– И мне положи, – попросил сын.
– Кушайте на здоровье.
Вскоре от пирога остались одни крошки. Чайник опустел, конфетница тоже.
– Спасибо, очень вкусно, – мальчик быстро пересел на диван. –
– Еще чего! – взъерошилась Аня. – У меня день рождения!
– И вообще мне с посудой делать нечего, раз девчонка в доме.
– Будто «кошка в доме»… Мама! Не буду я его слушаться!
– А я тебе помогу. Хочешь вместе? – снова нашлась мать.
– Хочу, – смягчилась девочка и принялась складывать в стопку блюдечки к блюдечкам, тарелочки к тарелочкам. Потом потянулась к чашкам, хоп! – и самая крайняя из них завертелась на краю стола, соскользнула и непременно бы разбилась, если бы брат не подхватил ее у самого пола.
И небрежно поставил на стол.
– Руки-крюки. Сейчас все перебьет, дуреха.
– Я не виновата, что здесь узко, – вспылила сестра, округлив на него гневные глаза. – Я не дуреха.
И снова мать устало примирила обоих.
– Не ссорьтесь. У нее красивые длинные руки, а у тебя отличный бросок.
Брат хмыкнул.
– Ничего-ничего – с издёвочкой заметил он. – В зимнем лагере научат убирать посуду.
Аня насторожилась.
– Я не поеду в лагерь. Мама! Теперь его очередь. Я не поеду в лагерь! Еще не хватало! Опять я! Ни за что!
Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.
– Заплачь – поддразнил брат.
– Твоя очередь! – закричала девочка. – Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены. И в интернате по году! Пусть он едет. Мама!
– Он старший, он мне помогает, – терпеливо разъясняла мать. – В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…
– А почему он с тобой на море был, а я нет?
– Откуда ты знаешь? – врасплох проговорилась мать.
– Знаю, – слезы ее покатились градом. – Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море! Там паруса!
– Какие паруса? Что ты выдумываешь?
– Я хочу на море!
– Ну, довольно! – мать хлопнула по столу ладонью. – Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!
Зеркало вновь отразило пышное платье, сомкнутые губы, стопку посуды в тонких руках.
В комнате стало тихо.
– Детский сад.
– Не говори, – вздохнула она.
Ей было неловко. Дочь была права, мать не могла не понимать этого взрослым искушенным умом. Она очень старалась быть ей хорошей матерью, но сын словно перехватил ее любовь. Они с ним были очень похожи, одно лицо, одна душа, и понимали друг друга без слов. Сын и сейчас помог ей.
– Пришей мне эмблему, пожалуйста, – попросил он.
– Я же пришивала.
– А я теперь за сборную выступаю.
– О-о, – удивилась она. – Давно ли?
Вошедшая девочка взялась было за блюдо, на котором уже лежали чайные ложечки, салфетки, сметенные со скатерти крошки и фантики, но передумала и присела на стул, слушая их беседу, покачивая золотистой головой с прижатыми к щекам ладонями. Сама она еще не умела поддерживать разговор так уверенно и долго, как взрослые. Обида, как часто у детей, прошла, разве что на самом донышке оставалась едкая трещинка. На колени к ней прыгнула кошка.
– А знаешь, – говорил матери подросток, – я договорился на почте разносить телеграммы в рождественские каникулы. За деньги. Мы с Андреем ходили и нам не отказали.
– Попробуй, – кивнула женщина. – Мне нравится твой Андрей.
– Мне тоже – произнесла Аня, отрешенно глядя перед собой. – У него такие чувственные губы.
– Какие? – оглянулись разом мать и брат.
Застигнутая врасплох, девочка растерялась, заметалась, покраснела как рак.
– Я… я хотела сказать "чувствительные", ну, крупные, чуткие, – залепетала под их взглядами.
Зажав ладонью рот, Юрка выскочил в коридор, уронив стул.
– Я погоняю… на стадионе, – проронил оттуда, быстро выкатывая снегокат на лестницу. – Анька! Ду-ре-ха! Ха-ха-ха!
Солнце склонялось за соседнюю крышу, последние лучи еще озаряли занавеску, стол, вазу с фруктами. Праздничной белой скатерти уже не было, ее заменила повседневная, расшитая ткаными узорами. Переодетая в деловой костюм, Екатерина Петровна, сидя у трюмо, тонко подкрашивала глаза. Аннета стояла напротив, опершись спиной о дверцу шкафа, виновато ловя каждый ее взгляд. Вид у нее был понурый, розовое платье словно обвисло на худеньких плечах.
– Мама, – тихо проговорила она, – кого ты больше любишь – меня или его?
– Обоих одинаково, – ровно ответила мать.
– Нет – его, – потупилась девочка, и стала ковырять туфлей треугольную щербинку на паркете. Пальцы ее закручивали в жгутики розовый шелк оборки.
Женщина отложила кисточку и привлекла ее к себе.
– А платье кому купили? А пирог испекли? Ну-ка, подумай…– она тепло приласкала дочку.