Избранная поэзия

Лахман Гизелла Сигизмундовна

Время — подвижный образ вечности.

Платон

Миг настоящий — только миф. В нем тайна вечного движенья. Полет мечтою уловив, Я вижу призрачность мгновенья. Пришла минута и ушла; За нею вслед — вторая, третья… От нас их там скрывает мгла, Где каждый миг — тысячелетья. Едва рожденный новый час Уже спешит к давно уснувшим, И Настоящее для нас — Лишь грань Грядущего с Минувшим.

«В толпе, среди людского гула…»

В толпе, среди людского гула, У древнегреческих колонн Я на него едва взглянула, Кивком

ответив на поклон. Но мы втроем — я это помню — К заливу медленно пошли Осматривать каменоломню: Обломки мрамора в пыли. Мне мужем, кажется, был третий… Все расскажу я — до конца. Я видела в закатном свете Руины белого дворца И слышала: «О вспомни, вспомни, Кем ты была! Он жив, наш час! Там — вместо глыб каменоломни — Ступени мраморных террас. Уйдем туда — в туман столетий, Под своды нашего дворца…» Не знаю, где остался третий, Не помню я его лица.

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ (Новое русское слово, 17 марта 1963 г.)

«О ней стихи навзрыд не сочиняем» И в наших снах ее благословляем, Но в ладанках не носим на груди. Зачем? Она у нас — в сердцах, Недосягаемый и драгоценный прах — Тот, что не ждет нас впереди, Когда в чужую землю ляжем, Что нам не мачеха и не родная мать. (А ваших слов о «Купле и продаже», признаться, не могу понять.) Болея и сгибаясь под тяжелой ношей, Мы помним хруст в зубах ее песка, И грязь и снег на маленьких калошах… Но мать отвергла нас и ныне далека. А мы, рожденные и вскормленные ею, Мы смеем звать ее, как вы, — своею.

Переводы из американских поэтов

Эмили Дикинсон (1830–1886)

«Скучают ветры. Жарко. В пальцах…»

Скучают ветры. Жарко. В пальцах Я клад держу, И говорю пред сном: «Мой камень Я удержу». Но самоцвет из честных пальцев Исчез во сне; Лишь аметистовая память Осталась мне.

«Чтобы сделать поляну, нужен трилистник…»

Чтобы сделать поляну, нужен трилистник И одна пчела, — Один трилистник и пчела, И еще — мечта. Но довольно и мечты, Если нет пчелы.

«Жизнь пред концом кончалась дважды…»

Жизнь пред концом кончалась дважды. Жду, думая о дне, Когда Бессмертие покажет Событье третье мне, Что так огромно, непонятно, Как те, что были дважды. Разлука — всё, что мы о рае знаем, Чего от ада жаждем.

«Я к ней не шла, но Смерть меня…»

Я к ней не шла, но Смерть меня Любезно посетила; Карета только для троих, — Бессмертье с нами было. Мы тихо ехали, — она Была нетороплива. Я бросила досуг и труд, Чтоб тоже стать учтивой. В пути мы миновали школу, Играющих ребят; Потом поля в зерне тяжёлом И солнечный закат. Пред домом стали. Показался Он небольшим холмом; Карниз под еле видной крышей Был только бугорком. Прошли века: но всех длинней Был день тот бесконечный, Когда увидела коней, Глядевших в вечность.

«Ты мне оставил два наследства…»

Ты мне оставил два наследства. Одно —

любовь, мой клад; Такой любви сам Царь Небесный, Я верю, был бы рад. Ты дал мне боль, что бесконечна, Широкая, как море, Меж временем и вечностью, Твоим сознанием и мною.

«За красоту я умерла…»

За красоту я умерла. Чуть улеглась в могиле, Как в смежной комнате борца За правду положили. Спросил, за что осуждена? «За красоту», сказала. «А я за правду — суть одна; Мы — братья», услыхала. Как братьям ночью, было любо Перекликаться нам, Покамест мох не тронул губы, Покрывши имена.

«Меня и пчёлка не боится…»

Меня и пчёлка не боится, Мне мотылёк знаком; Лесной народ меня встречает С радушьем и теплом. При мне ручьи смеются громче И ветрам дуть не лень. Зачем в глазах сребрится дымка? Зачем, о летний день?

«Сказать я саду не могла…»

Сказать я саду не могла — Была бы я в плену; И сил не хватит у меня — Пчеле я не шепну. И улице не расскажу: Лотки начнут смотреть, Как я, наивна, так робка, Осмелюсь умереть. Холмам об этом знать нельзя: Ведь, я бродила там. О дне ухода не скажу Я любящим лесам. И за столом не намекну, Хотя б движеньем губ. Сегодня кто-то перейдет В загадочную глубь!

«Я к морю в гости с верным псом…»

Я к морю в гости с верным псом Собралась рано в путь. Русалки вышли из воды, Чтоб на меня взглянуть. Фрегаты в верхнем этаже С руками из пеньки Подумали, что села мышь На мелкие пески. Никто меня не трогал там… Вдруг набежал прилив На мой башмак, на фартук мой, На пояс мой и лиф, Как будто проглотить хотел Меня он целиком, Как с одуванчика росу. Я бросилась бегом, А он — он шел за мною вслед; Серебряной пятой Ноги касался, — жемчуг лил На мой башмак простой. Когда же в город мы пришли, Ему совсем чужой, Отвесив гордый мне поклон, Ушел прилив морской.

«Вот всё, что вместе с сердцем я…»

Вот всё, что вместе с сердцем я Сегодня принесла. Вот всё, и сердце, все поля, Широкие луга. Ты сосчитай, могла забыть, — Итог пусть подведут, — Вот всё, и сердце, пчёлы все, Что в клевере живут.

РОБЕРТ ФРОСТ. (1874–1963). Остановка у леса в снежный вечер

Чей это лес, на чьей земле, Я знаю — дом его в селе; Но он не будет знать о том, Что здесь я — в оснеженной мгле. Лошадке странно: тьма кругом, Зачем мы стали? Где тут дом? Здесь в темноте вечерней спит Лишь лес над ледяным прудом. Напев бубенчиков звенит И будто бы вопрос таит. Снежинок пляска чуть слышна, Их ветер тихо шевелит. Темна, прекрасна глубина Лесов… Но клятва мной дана, И далеко ещё до сна, И далеко ещё до сна.