Избранная проза
Шрифт:
— Да! Греческие! — кричал с амвона отец Владимир. — А кто их строил! Думаете, морейские греки? Нет. Их построили неутомимые мозолистые болгарские руки — на медные болгарские гроши.
Отец Владимир был связан с околийским начальником, разумеется, негласно.
Нас не интересовала жизнь взрослых. Это был другой мир, серьезный и поэтому для нас не любопытный. До нас не сразу дошло, что наши отцы и старшие братья ведут борьбу за церковь св. Мины, которую они хотят отнять у греков. Везде говорили только об этом, словно в городе была эпидемия чумы. Обе стороны считали себя правыми и стояли
На годичном акте произошло нечто, удивившее нас. Панерче, нарядный, в коротких брючках и новой матроске, вышел на сцену и начал, смущаясь, декламировать стихотворение Вазова. Его тонкий, уже ломающийся голос вылетал в широкие окна, откуда доносился запах цветущих лип:
Не отдадим мы милую нам землю, Святую землю предков и отцов…Он дошел до рефрена, которым заканчивается каждая строфа, поднял голову и решительно сказал:
Но… Македония… ведь ваша!Смутился и тут же добавил: «Наша!» Повторил ошибку: «ваша», потом опять — «наша!». Подчеркнул еще раз «наша» — и убежал за кулисы, провожаемый шумными аплодисментами собравшихся отцов и матерей.
Однако учитель сделал ему выговор за то, что у него, мол, было время бродить целыми днями по виноградникам, а выучить стихотворение он поленился, и теперь люди зубоскалят, а греки поднимают нас на смех — ваша-наша, наша-ваша.
Мы пропустили и другое событие, которое могло дать нам богатый материал для приключений, потому что оно было необычным и опасным. Наши молодцы-патриоты напали на близлежащий греческий городок Зорокастро и сожгли его до основания. Мы видели огромные огненные языки, лизавшие небо, и нас охватывал суеверный страх. В этом было нечто непонятное для нас, а Христоско Мерджанов назвал это «мерзостью».
Панерче был огорчен, но продолжал с нами играть. Однако с ним что-то произошло, у него было плохое настроение.
Точно какая-то болезнь поразила нас и спутала наши мысли. Ни поле, ни птицы больше нас не привлекали. Дядя Сотир — сторож, наконец спокойно вздохнул. Теперь он мог безмятежно спать по целым часам.
Наша или ваша? Этот вопрос ворвался в наше хрупкое детское сознание, подобно мутному потоку, вытеснил все остальное и осел, как ржавчина.
Мы были поражены рассказом учителя об ослеплении четырнадцати тысяч болгарских солдат византийским императором Василием Болгаробойцей.
Но зато мы просияли от радости, когда позднее он нам рассказал историю византийского императора Никифора. Этот император заплатил головой за попытку напасть на болгар, которые оправили его череп в золото, сделали из него чашу и потом в торжественные дни из нее пили:
— Ваше здоровье, дружина, из Никифоровой головы!
Вскоре стала широко распространяться мода на рогатки. Нашлись ребята ловкие на руку, которые стреляли камешком на несколько сот шагов. Стрельба из рогаток захватила всех, стала самой любимой игрой. Ребята из верхних
Так началась война между греками и болгарами, детская война между двумя враждующими городскими районами.
Она началась как-то сама собой, неожиданно. Первый камешек упал среди нас, посланный сверху, от церкви св. Константина, где были греческие виноградники.
— Эй, ребята, берегитесь! — сказал Пекица и взялся за рогатку. — Я знаю, кто пустил камень. Это Яни, ублюдок Хаджи Куцоолу.
У Куцоолу была шелковая фабрика, и его сын, этот самый Яни, не позволял Пекице даже приблизиться к их саду, где весной зрела крупная клубника, а осенью — желтые янтарные груши. Пекица не любил этих маменькиных сынков, которые красиво одевались, ходили с длинными кистями на фесках и с красными помпонами на туфлях, имели собственных лошадей и могли на них ездить, куда захотят.
Он пустил камешек с такой ловкостью, что с холма послышались вызывающие крики:
— Эй, цыгане, решетники! Удирайте, спускаем собак!
В тот же миг несколько камешков ударилось впереди нас, около нас… Мы рассыпались, потом обходным путем поползли вперед, но было ясно, что противник превосходит нас численностью и лучше обучен.
Пекица не хотел уступать, остался последним, но наконец и он отошел вниз, к лугам.
— Мы этим гречатам всыплем по первое число, — сказал Панерче, который обычно не был воинственным и вполне заслуживал свое прозвище «Панерче», то есть франт.
Военные действия были отложены до следующего воскресенья.
В течение недели мы стреляли из рогаток в поле, но это было скорей игрой, чем сражением. Без промаха попадали в аистов на болотах, в сусликов среди колючек… Козел нашел три гнезда пеночек, а Пекица перехитрил дядю Сотира и вернулся с полной пазухой желтых абрикосов.
Конечно, в назначенный день у церкви св. Константина собралось много ребят. После полудня вверх полетело несколько камней. Солнце, светившее нам в глаза, нас ослепляло. Мы не могли уследить за движениями неприятеля, и это нам мешало.
Кто-то крикнул:
— Ваше здоровье, дружина-а-а, из Никифоровой головы!
— А ну-ка, поди сюда, мы тебе покажем Царьград! — отозвался голос с горы. Это был настоящий вызов.
Камни летали с быстротой молнии и шлепались, как гранаты, в рыхлую землю, поднимая маленькие облачка белой пыли. Рогатки работали настойчиво и неутомимо, в воздухе висела дикая оскорбительная ругань, подслушанная у взрослых, хотя некоторые из нас ее и не понимали. От града камней зловеще шумел высокий орешник. Алые лучи заката окрасили поле боя.
Битва все разгоралась и разгоралась. Мы обошли неприятеля и теснили его в гору, к высокой каменной ограде вокруг виноградников. Иногда противник, собравшись с силами, с воем и ревом кидался на нас, и мы поворачивали спины и быстро отступали на старые позиции.
Несколько голов уже было разбито. Но тут произошло нечто необыкновенное, поразившее и опечалившее нас. Один из камней ударил в висок Панерче. Тот, корчась, упал на землю. Мы не подозревали, что это так опасно. Но он не двигал больше ни рукой, ни ногой, я мы, те, кто был поближе, быстро подбежали посмотреть, что с ним. Он лежал без движения, с небольшой раной на виске, бледный, с синими жилочками под глазами…