Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)

Делибес Мигель

Что верно, то верно, Камила-Зайчиха плохо обошлась с ним. Дон Моисес, учитель, одно время увивался за ней, а она дала ему от ворот поворот, потому что, как она говорила, он был криворожий и беззубый. И глупо сделала. Пако-кузнец был прав, когда утверждал, что это не является серьезным препятствием, поскольку Зайчиха, если бы вышла за него, могла бы поцелуями поставить ему рот на место и выправить физиономию. Но Камила-Зайчиха заартачилась: мол, чтобы попасть в губы, учителя надо целовать в ухо, а ей это неприятно. Пако-кузнец не сказал ни

«да», ни «нет», но про себя подумал, что целовать человека в ухо во всяком случае не так неприятно, как целовать заячью морду. Так из этого дела ничего и не вышло. Зайчиха по-прежнему висела на телефоне, а дон Моисес, учитель, изо дня в день ходил в школу без нижнего белья, с обтрепанными манжетами и с продранными локтями.

Однажды во время каникул, в солнечный летний день, когда трое друзей смотрели, как Паскуале с мельницы и Антонио-Брюхан играют в кегли, Роке-Навозник изложил Даниэлю-Совенку и Герману-Паршивому зародившийся у него план.

— Послушай, Совенок, — сказал он вдруг, — а почему бы Саре не выйти за Пешку?

Даниэль-Совенок разинул рот: это было колумбово яйцо. Как ему самому не пришла в голову такая простая в разумная мысль?

— Ясное дело! — откликнулся он. — Почему бы им не пожениться?

— По-моему, — прибавил вполголоса Навозник, — чтобы пожениться, нужно только одно: чтобы люди в чем-нибудь сходились. А Сара и Пешка сходятся в том, что оба меня терпеть не могут.

Даниэлю-Совенку Навозник начинал казаться гораздо умнее, чем он думал, и все, что тот сказал, представлялось ему таким правильным и многообещающим, что он смог только повторить:

— Ясное дело!

Навозник продолжал:

— Представляете, как было бы здорово, если бы мы с отцом остались в доме одни, без Сары. А в школе дон Моисес всегда делал бы мне поблажку как брату его жены, да и вам тоже как лучшим друзьям брата его жены. Кажется, я попятно говорю?

Даниэль-Совенок с необузданным энтузиазмом, естественно вытекавшим из его нежелания вновь представать перед неправым и беспощадным судом учителя, опять воскликнул:

— Ясное дело!

— Ясное дело! — подхватил Паршивый, заразившись его воодушевлением.

Навозник с сомнением покачал головой.

— Но надо, чтобы они захотели пожениться, — сказал он.

— А почему же им не захотеть? — возразил Совенок. — Пешка уже десять лет ищет себе жену, а Сара была бы рада подцепить мужа. Сестра у тебя не больно хорошенькая.

— Я знаю, она уродина; но ведь и Зайчиха уродина.

— А что, Сара привередливая? — спросил Паршивый.

— Какое там! Когда ей в молоко попадает муха, она со смехом говорит: «Ну, собирайся в дорогу», и как ни в чем не бывало проглатывает ее вместе с молоком, а потом опять смеется, — сказал Роке-Навозник.

— Так в чем же дело? — спросил Паршивый.

— Муха ей больше не досадит, раз — и нет ее. А выйти замуж совсем другое дело, — сказал Навозник.

Трое друзей помолчали. Наконец Даниэль-Совенок сказал:

—

Почему бы нам не устроить так, чтобы они встретились?

— А как это сделать? — спросил Навозник.

Совенок вскочил и отряхнул рукой пыль со штанов.

— Пойдемте, сейчас узнаете.

Они вышли из кегельбана на шоссе.

— Мы напишем Пешке записку, как будто от самой Сары, — заговорил Совенок в лихорадочном возбуждении. — Понимаете? Твоя сестра каждый вечер выходит на порог поглядеть на людей. Мы напишем ему, что она его ждет, и когда он подойдет к вашему дому и увидит ее, то подумает, что она и вправду его поджидает.

Роке-Навозник угрюмо нахмурился, как обычно, когда его что-нибудь не совсем устраивало.

— А если Пешка узнает почерк? — сказал он.

— Мы его изменим, — с жаром вмешался Паршивый.

— А если он покажет письмо Саре?

Даниэль на минуту задумался, потом сказал:

— Мы напишем ему, чтобы он сжег письмо, прежде чем идти к ней, и чтобы он никогда не заговаривал с ней об этом письме, если не хочет, чтобы она умерла от стыда и никогда больше не посмотрела ему в лицо.

— А если он не сожжет? — не сдавался Навозник.

— Сожжет, — сказал Совенок. — Паскудный Пешка боится так и остаться без жены. Он уже староват и к тому же знает, что у него перекошен рот. И что от этого на него противно смотреть. И что женщинам не нравится целовать мужчину в ухо. Зайчиха это прямо сказала.

Роке-Навозник добавил, как бы про себя:

— Да, он ничего ей не скажет про письмо, чтобы не испортить дела. С тех пор, как Камила отказала ему, он боится остаться холостяком. Ты прав.

Мало-помалу в широкой груди Навозника возрождалась вера в успех. Он уже видел себя без Сары и без нависшей над его головой постоянной угрозы в виде линейки учителя, он уже предвкушал вольность, которой до сих пор не знал.

— Так когда же мы напишем это письмо? — спросил он.

— Сейчас.

Они как раз поравнялись с сыроварней и вошли. Совенок взял карандаш и лист бумаги и написал печатными буквами: «Дон Моисес, если вам нужна жена, то мне нужен муж. Я буду ждать вас в семь часов в дверях моего дома. Никогда не говорите со мной об этом письме и сожгите его. Иначе я умру от стыда и никогда больше не посмотрю вам в лицо. Сделайте вид, что случайно встретились со мной. Сара».

В обед Герман-Паршивый подсунул письмо под дверь учителя и в тот же день без четверти семь вместе с Даниэлем-Совенком вошел в дом Навозника, чтобы с сеновала через оконце наблюдать за ходом событий. Все было продумано, но дело чуть не провалилось. Когда они пришли, Сара, как обычно, держала Навозника взаперти на чердаке. А было уже без четверти семь. Даниэль-Совенок был уверен, что Пешка, который уже десять лет мечтал жениться, не опоздает ни на одну минуту.

В пролет лестницы, как тяжелые капли, падали слова Сары. Хотя Даниэль-Совенок уже тысячу раз слышал эту песню, он невольно вздрогнул: