Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Это сообщение чрезвычайно всех взволновало. У Одуванчика волосы встали торчком и глаза сделались круглыми и неподвижными. Стах затанцевал на своей хромой ноге:
— Дознаться бы, хлопцы, а? Вот мы и нападем на кого-нибудь из большевиков. Сами свяжемся и его предупредим, что вокруг шпики!
Стали судить и рядить. Одуванчик предлагала, что она будет подходить к каждому человеку на станции и тихонько говорить у него за спиной, как будто ни к кому не обращаясь: «а я (дядя или тетя), знаю, что вы справочное бюро». Кто оглянется, тот, значит, и есть… Золотарь предлагал к этому проекту варианты. Он прикинется пьяным, станет шататься
— А вот ты, — грустно вздохнул Стах, — из дураков вышел, а в умники не попал…
Пиркес предложил расклеить везде такие объявления: «Бюро, за вами следят шпики!» Так по крайней мере можно предупредить подпольщиков об опасности.
Предложения, одно другого наивней и нелепее, выдвигались сгоряча, от отчаяния. Все примолкли и загрустили. Что же делать? Как найти подпольный большевистский комитет?
С начала интервенции прошло полгода. Борьба не утихала ни на один день. И все время — провалы, поражения, разгромы. Реквизиции, контрибуции, экзекуции, высылки, виселицы, расстрелы — непрекращающийся террор. Но и борьба продолжала разворачиваться во всех уголках обширной украинской земли. События только последних дней — Екатеринослав, Тараща, Сквира, Холодный Яр, Кривой Рог, Донецкий бассейн — о них даже кратко упоминалось в газетах. Народ не мирился, народ восставал, весь! Ребята заулыбались. Нет, нет, революция еще не погибла. И не погибнет никогда. Ведь там — за лесами, за долами, за высокими горами — цветет-расцветает, пышный цвет расстилает не мечта, не сказка детская, а большевистская, пролетарская Россия советская!
И от одной мысли о том, что есть на свете Советская Россия, великий русский советский народ, сразу становилось радостно, спокойно, рождалась вера. Что ж, если подпольного большевистского комитета не найти, приходится пока действовать по своему разумению.
И решение приняли тут же. Разлагать и дальше армию оккупантов. Это в первую очередь. Прокламации писать самим — от руки — и подбрасывать австрийским солдатам. Про Советскую Россию, про войну войне, про — «Солдат! Поверни штык против своих генералов!», «Мир хижинам, война дворцам!»
В самый разгар яростных споров о лозунгах для прокламаций вдруг из-за забора позади них раздался гневный женский крик:
— Ах, висельники, лоботрясы, сопляки!
За забором, на увитой виноградом веранде машиниста Кросса стояла жена его, Катрина мать. Рукава засучены, руки мокрые — она чем-то занималась по хозяйству, может быть, стирала. Она грозила кулаком сюда, через забор, компании, собравшейся под яблоней.
— Шушукаетесь все! Снова что-то затеваете! Погибели на вас, хулиганов, нету! А девчонку зачем с пути сводите? Свели уже одну! — Она заплакала, утираясь локтем. — Ты чья такая? — закричала она. — Сейчас же говори! Я к твоему отцу сама побегу! Пусть задерет тебе юбчонку и всыплет!
Одуванчик заерзала на траве, поглядывая, как бы ей потихоньку исчезнуть.
— Ну? Кому я говорю? Убирайся сейчас же отсюда, паскудница! А то как возьмусь… — Она сделала шаг по направлению к забору.
— Правда, хлопцы! — Стах засуетился. — А ну, беги, Одуванчик!
Из-под повети вышел старик Кульчицкий поглядеть, что за крик. С соседкой он был не в ладах из-за поросят, подрывавших ему яблони.
— Пани Кросс! — крикнул он. — А вам что до того, что у меня во дворе делается? Может, вы еще ко мне в дом порядки наводить придете? А какое такое, хотел бы я знать, право…
Но Катрина мать уже сбежала с крыльца к самому забору. Она припала к замшелым доскам и зашептала сквозь щель быстро-быстро, всхлипывая и заикаясь:
— Хлопчики! Милые мои хлопчики! Дорогие вы мои деточки! Бейте вы немца проклятого! Отплатите за мою Катрусеньку!..
Надо было смываться.
Ребята встали и пошли к воротам, крикнув и Кашина. Одуванчик вскочила и побежала первая. Она шмыгнула в калитку в тот самый момент, когда калитка отворилась и во двор ступил Бронька Кульчицкий.
— Кто? Пардон! Алле-пассе! — посторонился он. — Это еще что за Пьеретта? Братец Станислав Казимирович! Не даму ли вашего сердца спугнул мой несвоевременный приход? Ату, тю-тю-тю, держи, лови, хватай, перенимай! — затопал он ногами вслед девушке, бегом кинувшейся в переулок. — Здорово, Шая и вся шайка! Мама! — крикнул он. — Золотарь во дворе, прячьте молоко в погреб, а то скиснет! Пшепрошем, пардон, еншульдиген зи, куда же это вас смело? Предложение — очко под открытым небом. У батька вымантачим кварту сидра? Лафа!
— Некогда, понимаешь, — смущенно извинился Шая. — Я ведь к тебе и приходил. Но уже скоро семь, а пропуска у меня после семи ходить, ты же знаешь, нету. — Он на ходу пожал руку Броньке и юркнул в калитку.
Шая вышел на полотно и ускорил шаг. Было уже больше семи. Попадать на ночь в австрийскую комендатуру никак не хотелось. Пустынную территорию перед вокзалом Шая пересек почти бегом. Вокзал стоял тихий, перроны были пусты. Пассажирские уже прошли, курьерские будут около полуночи. Слева от переезда, у воинской рампы, выстроились длинные эшелоны. Ветер доносил оттуда запах навоза и гнилой соломы. Ревели коровы, хрюкали свиньи, мекала овца. Это формировались транспорты со скотом для Германии.
Улицы города тоже уже опустели, в лавках с грохотом опускались шторы. По мостовой расхаживали патрули, давая длинные пронзительные свистки. Пиркес проскользнул к себе во двор прямо перед носом патруля, уже готового его задержать.
В комнате у Шаи стоял сумрак.
Убогая была Шаина комната. Кровать, напротив нее продавленный диван — верблюд, как прозвали его в гимназические времена, на стене портрет грустной черноволосой женщины — Шаиной матери. На другой стене — длинный черный футляр…
Шая подошел и коснулся футляра пальцем. Может быть, сыграть сейчас Бетховена? Ведь это уже решено: на вступительных экзаменах в консерваторию он сыграет непременно Бетховена. Советская Россия существует. Значит, будет и Советская Украина. В первую же советскую консерваторию, в Киеве или в Одессе, Шая пойдет экзаменоваться. Интересно, есть ли уже в Москве советская консерватория? Ну конечно. Раз диктатура пролетариата — все принадлежит народу. Земля, заводы, культура и искусство. Вся жизнь!.. Шаю вдруг обдало жаром. Диктатура пролетариата. Мажор… форте… патетическая симфония… Да, да — он, Шая Пиркес, создаст сейчас такой опус: диктатура пролетариата!.. Он поспешно схватил футляр и вытащил скрипку. Смычок был уже в правой руке.