Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Был среди них один — высокий, курчавый, словно негр. На плече он, как большую лопату, держал гитару. Он, кажется, первый и заметил Кашку. Именно его, а не других ребят. Потому что те стояли в дальнем конце платформы.
Моряки обступили Кашку. Их было не трое. Не четверо. Даже не семеро. Он и мигнуть не успел, как разошлись по рукам все кульки. Просто разлетелись.
— Сколько
— Нисколько…
Они совсем не важничали перед Кашкой, эти громадные парни в черной с золотом форме. Спросили, как его зовут, а потом по очереди, щелкая каблуками, назвали себя:
— Сеня.
— Виктор.
— Сергей.
— Гена.
— С вашего позволения, Алексей Новиков, штурман дальнего плавания… будущий.
Оглушенный их веселым вниманием, Кашка только спросил:
— Дальнее — это в Африку?
— В Африку, в Индию, в Австралию, — подтвердил будущий штурман. — В обе Америки. Вокруг света. И если есть в моих словах хоть капля лжи, пусть меня поглотит Тускарора!
Тускарора представилась Кашке страшным чудовищем с черной пастью. Но ему тут же объяснили, что это не чудовище, а глубоченная ямища в Тихом океане и что эта ямища когда-нибудь обязательно поглотит будущего штурмана. Не столько за вранье, сколько за болтливость.
И снова, как вчера, исчезла, растаяла в этом веселье Кашкина робость. И тогда он сказал то, что очень хотел сказать:
— Можно, я спрошу?… Вот вы… Это вы пели в вагоне? Это какая песня?
— А ну, мальчики… — сказал курчавый гитарист с детским именем Павлик. И сбросил с плеча гитару.
И было совсем не смешно, было просто здорово, что взрослые мужчины так слаженно и серьезно пели колыбельную песню. Пели с какой-то суровой ласковостью: видимо, любили они эту колыбельную. Десять моряков пели для одного мальчишки. Ну и для себя, конечно, но главным образом для него, для Кашки:
Спят большие птицы средь лиан,
Спят моржи в домах из синих льдин,
Солнце спать ушло за океан,
Только ты не спишь…
Не спишь один…
Светят в море,
Светят огоньки,
Утихает сонная волна…
Спи, пока не гаснут маяки.
Спи…
И пусть не дрогнет тишина.
…Встревоженно просигналил тепловоз, и поезд пополз вдоль платформы. Но они все-таки допели до конца. А потом взъерошили Кашке волосы и бросились за вагоном.
Поезд ушел. А Кашка стоял на перроне, по которому с размаху пролетали серые тени облаков. И ветер лохматил ему волосы.
И облака, и тени, и ветер, и ласточки были как продолжение песни.
На следующий день Кашка уже не думал о деньгах. Белокрылый игрушечный кораблик почти позабылся. Потому что появилась другая радость: дальние поезда и веселые добрые люди с хорошими песнями. Кашка шел их встречать и нес им лесной подарок.
Когда Кашка подходил к лесенке, доски в боковой стенке платформы раздвинулись. Между ними показалась ушастая Левкина голова.
— Иди сюда, — потребовал Левка. — Ну, иди быстро, скажу что-то.
Кашка пошел. Бояться-то было нечего. Плохого он Левке, кажется, не делал. Левка придержал доску, и Кашка шагнул в пахнущий старым деревом полумрак.
В тот же миг из рук у него выбили кульки с ягодами. Потом его стукнули один раз по плечу, два раза по щеке и один раз по носу.
После этого он услышал Левкин голос:
— Еще раз притащишься с ягодами — башку свинтим! Добренький какой, денег ему не надо! Газуй отсюда, малявка полосатая!
Доски снова раздвинулись, и Кашку пинком выпроводили на свет.
Из носа капала кровь. Капли были круглые и красные, как ягоды. Кашка не боялся крови, но она падала на рубашку, и пришлось долго сидеть у палисадника с запрокинутой головой. Кашка сидел и думал.
Думал, как быть. Он знал, что заскучает теперь, если не будет встречать и провожать поезда. А показаться на станции нельзя, раз Левка дерется. Ну что он этому Левке сделал?
Жизнь снова становилась плохой и печальной. Только чуть-чуть радовало Кашку воспоминание о вчерашней песне. Но это была прошлая радость, а впереди никаких радостей не было…
Кровь унялась.
Кашка побрел за поселок. В лесном озерке он отстирал от крови рубашку и высушил на ветру.
Между прочим, за все это время он так ни разу и не заплакал.
Домой Кашка вернулся к вечеру.
Еще издалека он увидел бабу Лизу. Она стояла у калитки строгая, прямая и неподвижная. Настроение у Кашки испортилось до самого конца. Но виноватым себя ни в чем он не чувствовал и поэтому не стал пугаться строгого бабушкиного вида. Только опустил голову и хотел бочком проскочить в калитку.
Пальцы бабы Лизы ухватили его за ухо.
Это были крепкие пальцы. Как деревянные щипцы. Они так защемили ухо, что Кашка пискнул, словно мышонок.
— Появился, — сухо сказала баба Лиза. — Вот и ладно. Вот теперь и поговорим.
За ухо она ввела растерянного Кашку во двор, остановила у крыльца и повернула к себе.
— Где был?
Кашка ежился и моргал. Не знал он, что сказать. Вылетели из головы все слова и где-то потерялись.
— Где был?! — тонко крикнула баба Лиза и вдруг хлопнула его ладошкой по щеке. Это было не больно. А обидеться или удивиться Кашка просто не успел. Только зажмурился и мотнул головой.