Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
— Спасибо.
— Что еще рассказывают молочницы?
— Говорят, в городе стало лучше.
— Чем же лучше?
— Меньше люди голодают. Не падают на улицах. Овощи поспели, — вот народ немного и подкормился. Менять да торговать научился… А трактористка Василина, — вспомнила вдруг Марина, — читала ихнее объявление.
— Какое объявление?
Марина взглянула на меня, хотела сказать, но смешалась:
— Забыла! Ах ты, господи, грех какой — никак не припомню!..
— Может, о земле?
— Нет, не о земле…
— О партизанах?
— И не о партизанах. Только, говорила Василина, очень любопытное!
На лице Марины изобразилась неподдельная досада. И как она могла запамятовать! Она даже сердито нахмурила брови. Но они никак не хотели хмуриться,
— Вы уж простите… Что-то насчет наших людей в Германии.
— А Василину можно повидать? — спросил я.
— Сюда ее привести?
— Нет, сюда не годится. Ведь у тебя явка.
— Явка! — гордо сказала Марина. Ей импонировали все конспиративные термины.
— Тогда, может, к колодцу? — спросила Марина.
— Что ж, это неплохо: шел себе человек, захотел воды напиться.
— Сейчас позвать?
— А что же ты скажешь Василине?
— Нельзя сказать, что партизан зовет?
— Не надо. Скажи: встретился у колодца человек, попросил напиться, разговорились, окруженец он. Только Василине один на один скажи. Она со стариками живет?
— Со стариками.
— Хорошие люди старики?
— Да свои.
— Все равно, лучше поостеречься.
— Конечно, — сказала серьезно Марина, — конспирация.
Я поднялся.
— Спасибо.
— На здоровье.
— Я пойду полежу на огороде, в картошке. Федько пусть за углом постоит.
— Ладно, — сказала Марина, — я мигом. Побегу не улицей, а огородами. Засядьки тут живут, на нашей стороне.
Марина накинула платок и выбежала из хаты, хлопнув о косяк подолом широкой юбки. Ее босые ноги поспешно затопотали к риге, потом скрипнул перелаз, и воцарилась тишина. Я тоже вышел из хаты и пошел на огород. Солнце уже поднялось над леском, и горячие его лучи слепили глаза.
В картошке у дороги я лег навзничь.
Никогда я не думал, что мне придется стать подпольщиком. О революционном подполье я только читал много книг, — с восторгом и благоговением. С благоговением, как летопись подвижничества. С восторгом, как волнующую беллетристику. Я преклонялся перед этой высшей жизнью, но она казалась мне больше игрой, нежели необходимостью, вызванной суровыми обстоятельствами. Теперь я сам стал подпольщиком, и в подпольной жизни я был «перепелом» и здорово научился «вавакать» по-перепелиному. Я точно знал все приметы, которыми мы подавали знак друг другу на лесных тропинках или в широком поле, — все эти надломленные ветки, завязанные узлом колоски, оборванные листочки или определенным образом уложенные камешки. Со всем усердием и старанием я каждый день по нескольку часов изучал словарь знаков и примет, который мы готовили для наших связей в городе: все эти заломленные или сдвинутые на затылок кепки, папиросы в правом или левом уголке рта, плевки сквозь зубы, почесывание брови, постукивание каблуками и видоизмененная азбука Морзе для выстукивания пальцами. Я жил в фантастическом обществе «тополя», «мотылька», «сестры», «медведя», которые не были ни тополем, ни мотыльком, ни сестрой, ни медведем. Раньше я мог бы принять все это за игру в подполье для пионеров младшего возраста. Теперь это было моей повседневной реальной действительностью. И само подполье было естественным, логичным состоянием, новым этапом моей жизни.
Марина что-то замешкалась. Верно, не застала дома Василины Засядько.
Разумеется, диверсионную деятельность легче вести в городах с итальянским гарнизоном, — итальянцы не так бдительны и зорки, как немцы. Но гитлеровцы, конечно, не оставят Харьков на одних итальянцев. Что же это за важное объявление читала Василина?
Марина с Василиной все не шли и не шли. Я закурил, но тотчас погасил папиросу: воздух был неподвижен, дым от папиросы застывал над кустом картофеля, и его могли заметить с дороги. Я лежал на спине, небо простиралось надо мною огромным лазурным шатром, и это напомнило мне бескрайний небосвод над пустыней Голодной степи. Черный день понедельник. Эвакуационный эшелон. Мария Ивановна Подвысоцкая — первая умершая, безвестная могила. Вербовка на строительство в Голодной
Конский топот на дороге прервал мои мысли. Я нащупал пистолет за пазухой, — он был горячий от тела, он был согрет моим теплом, — и осторожно выглянул из-за кустов картофеля. На неоседланной лошаденке трусил босоногий мальчишка. Тревога была ложная. Я мог по-прежнему лежать и думать о своем.
Это было странно, но это было так: меня, перепела на степных и лесных дорогах, больше всего тянуло сейчас к листу ватмана, туго натянутому на чертежную доску. Мне хотелось чертить, — это было непреодолимое, физическое тяготение. Я взрывал водонапорные башни, мосты, поджигал склады боеприпасов, — разрушение надолго стало моим назначеньем. Но по призванию я был архитектор, и мой проект социалистического городка при заводе, где работал слесарем Майборода, стоял в моей памяти, как на листе ватмана. Я решил по-иному распланировать улицы и приусадебные участки. И создать новый тип двухквартирного особняка. Белый домик на берегу реки посреди тенистого сада.
— Кахи! — послышалось вдруг у колодца, и я вскочил.
У колодца стояла Марина, улыбающаяся, полнолицая, а с нею девушка в синем платочке. Марина смотрела на меня из-под руки.
— Уснули? — кричала Марина.
Я так замечтался, что не слышал, как они пришли. Хорош подпольщик, нечего сказать.
Я подошел к ним.
— Здравствуйте! — сказал я.
Девушка смутилась и отвела глаза.
— Здравствуйте, — тихо ответила она.
Марина прыснула, ей опять стало смешно.
— Вот он, окруженец, который хочет о чем-то спросить тебя, слышишь, Василина? — Марина вдруг всплеснула руками. — Ну, и напугал же он меня, чтоб ему! Только это я вышла к колодцу, а он вот так мне «здравствуйте!» из картошки — так я вся обомлела с перепугу.
Это была импровизация в конспиративных целях. Надо сказать, что артистка из Марины была неплохая.
— Разговор у вас с девушкой секретный будет? — серьезно спросила Марина. — Так я могу и уйти.
— Нет, отчего же! — сказал я. — Какие там у нас, лесовиков, секреты! Спасибо, тетенька, что привели девушку.
Мы стояли, стараясь побороть чувство неловкости.
— Тетенька говорила мне, — сказал я, — будто вы вчера были в Харькове на базаре?
— Была…
— И читали там какое-то объявление?
— Читала…
Василина смущалась и отворачивалась.
— Не про нас ли, окруженцев?
— Да нет! — махнула широким рукавом Василина. — Это про Германию.
— Что — про Германию?
— К нашим людям, чтобы ехали к немцам, в Германию. Живут будто там припеваючи, работа легкая, а после войны всем от Гитлера награда выйдет за то, что сделали они для победы Германии.