Избранное в двух томах. Том второй
Шрифт:
Однако, чтобы приблизиться вплотную к мавзолею, нам предстоит еще пройти метров триста. Мы идем мимо фонтанов. Они дарят блаженную прохладу. Они, а вместе с ними и священная река Джамна, текущая за мавзолеем, оберегают белоснежный лик Тадж-Махала от зноя, от раскаленных солнечных лучей. Ведь белый мрамор, как и белолицая красавица, не любит ослепительного солнца. А мы сейчас как раз входим в царство белого мрамора. Светящегося белого мрамора. Впервые вижу такое скопление этого благородного камня. Из него целиком сделан не только сам мавзолей, но и все вокруг. Оказывается, мрамор полон тайн. Он может быть одновременно монументальным и легким, плотным и ажурным. Может восприниматься как непробиваемый металл и как нежный платок из белого шелка. Он осчастливливает глаз
У самого входа в гробницу мы задерживаемся, чтобы еще раз выслушать объяснения гида о том, как тонко чувствовали законы перспективы художники тех времен. В самом деле, размер букв в изречениях из Корана, венчающих обе стороны входа в Тадж-Махал, кажется одинаковым с теми буквами, что у самой стенки, внизу. Еще наш гид говорит о том, что в искусстве орнамента мусульмане — непревзойденные мастера. Ведь они специализировались именно на орнаменте, поскольку ислам запрещает изображение бога и человека.
Гид спрашивает нас, что мы думаем о красках, которыми выполнены рисунки цветов по внутренним стенам и высоко-высоко над входом. В ответ на наше заверение, что это замечательные краски, наш гид, торжествуя, сообщает, что никаких красок тут вообще нет. Это тончайшая инкрустация из разноцветных драгоценных камней.
Да, именно о таких мастерах казахи говорят: «Он из дерева узлы вяжет». Только зодчие Тадж-Махала вязали узлы не из дерева, а из камня. И не только узлы, но удивительные ювелирные узоры. Такие, например, как на мраморной белой ограде, оторачивающей надмогильные камни Мумтаз и Шахджахана. Не железные прутья, а нежно сплетающиеся стебли цветов держат эту ограду.
Узнаем от гида, что вначале надгробие Мумтаз было ограждено золотой решеткой. Но верховный визирь Шахджахана осмелился подать властелину совет: не искушать злодеев, которые могут позариться на золото. Лучше — мрамор.
Внутри мавзолея, под глубоким сводом купола, — две могилы, а под малыми куполами, в четырех углах мавзолея, — четыре просторных зала, молельни.
И многие наши современники и индийцы, стирая грани эпох, приходят сюда и молятся за давным-давно усопших. Вот юноша-индиец, стоявший до сих пор молча у могильной ограды, неожиданно прокричал что-то пронзительным голосом муэдзина, и шестикратное эхо взволнованно откликнулось на возглас.
И вообще на дорогах, ведущих к Тадж-Махалу, видны далеко не одни туристы. По ярко-зеленому бархатистому газону великолепными цветовыми пятнами выделяются легкие грациозные фигуры женщин в красных и синих сари. На их смуглых тонких руках — тяжелые браслеты, в ушах — искристые разноцветные серьги. Мужчины-индийцы — все в белом — куда медлительнее, чем женщины. Вся их манера держать себя подчеркнуто сдержанно полна достоинства, но в то же время и предупредительности по отношению к гостям.
Ко всем гостям. Даже вот к этим странным молодым существам в живописных лохмотьях, с грязными засаленными космами до плеч, с непроходимыми зарослями бород. Они шлепают босиком по воде фонтанов Тадж-Махала. Это хиппи — посланцы современного цивилизованного мира. В странах Запада, где они бродят уже давно, никого больше не поражает и не эпатирует эксцентричность их одеяний и поведения. Но на фоне индийского пейзажа и нравов, на фоне Тадж-Махала, этого чуда, созданного человеческим гением, фигуры западных хиппи царапают глаз, наводят на размышления о парадоксах нашего времени. Ведь эти хиппи — внуки и правнуки тех высокомерных западных «цивилизаторов», что двести лет жили за счет богатств Индии и в то же время снисходительно третировали ее, толковали о ней как о нищей и грязной стране. Теперь они ищут здесь некую истину.
Наряду с хиппи, здесь можно увидеть и мусульманских паломников, бредущих на поклонение древней святыне. Это почти черные, насквозь прокаленные неистовым солнцем, изможденные старики и старухи. Они еле волочат ноги, продвигаясь как бы прямиком из какого-нибудь четырнадцатого или пятнадцатого века... А здесь смешиваются с западными хиппи, прокламирующими всем своим видом возвращение во тьму первобытных времен.
Однако и на солнце есть пятна. В несказанной
Мы уже и не рады, что подняли вопрос о трещинах, и успокаиваем нашего доброго гида, снова выражая восхищение совершенством Тадж-Махала. А трещины эти — такая мелочь.
Но Шарма все продолжает объяснять неизбежность мелких просчетов в строительной технике тех времен, и я бормочу ему какие-то утешительные слова насчет того, что, мол, и Цицерон порой заикается, и Брумель порой спотыкается. Наконец нам удается отвлечь внимание господина Шарма от этих злосчастных трещин другим серьезным вопросом.
— Почему могила Шахджахана, по приказу которого был построен Тадж-Махал, выглядит как-то несимметрично? В то время как могила его супруги Мумтаз, память о которой он увековечил, расположена в самом центре, под куполом, за восьмигранной оградой, — могила самого Шахджахана примостилась слева, и ее громоздкое надгробье, едва вмещаясь в отведенное ему пространство, явно нарушает целостность всего ансамбля. Почему это столь могущественный владыка нашел свое последнее успокоение в таком узком уголке?
Глаза нашего гида загораются, и он начинает негромко, но с заметным воодушевлением вводить нас в мир человеческих страстей, отшумевших, отпылавших три с половиной столетия тому назад.
Потрясенный кончиной возлюбленной супруги, Шахджахан находил некоторое утешение в раздумьях о том, как увековечить память своей возлюбленной Мумтаз. Прежде всего надо было избрать для мавзолея достойное место, а это оказалось совсем не просто. Было неоспоримо, что Тадж-Махал должен быть возведен на берегу Джамны — одной из двух священных рек Индии. Но русло Джамны на этом месте крайне извилисто. С большим трудом удалось выбрать ровную площадь длиной около километра. В дни скорби Шахджахан думал и о своей собственной близкой кончине. И его воображению рисовалась другая усыпальница, соединенная с мавзолеем Мумтаз белым мраморным мостом — символом вечной любви, неподвластной смерти. Тот, второй Тадж-Махал, был задуман в черном цвете. Недаром среди предков Шахджахана был поэт Бабур. Свое поэтическое видение мира он передал Шахджахану, а тот старался передать его строителю Тадж-Махала Устаду Ахмеду.
Я вдруг выпукло, объемно представил себе второй мавзолей, который так же взмывал бы ввысь, как и первый. Только отливал бы черным блеском. Это было бы великолепно! Черный двойник нынешнего Тадж-Махала, соединенный с ним белым мраморным мостом, символом слитости супругов, преодоления вечной разлуки. Увы... Я видел только полуразрушенные следы начатого давным-давно сооружения. Эти обломки фундамента... Они как зачеркнутые строки недописанной второй части великой поэмы.
Почему же так и не был построен второй, черный, Тадж-Махал? А потому, что и здесь, под ослепительным мирным небом, пылали роковые извечные человеческие страсти. Местным Макбетом оказался четвертый сын Шахджахана — Аурангзеб. Терзаемый демоном властолюбия, он убил трех своих старших братьев, наследников престола, а престарелого отца своего лишил власти и навеки заточил во дворце. Из двух дочерей злосчастного Шахджахана одна перешла на сторону удачливого злодея-брата. Зато другая трогательно ухаживала за узником-отцом до самой его смерти. Вот почему некогда всевластный царь оказался вынужденным после смерти тесниться на маленьком клочке земли, как придаток к величественной могиле своей обожаемой супруги. Вот почему остался одиноким несравненный Тадж-Махал из светящегося белого мрамора.