Избранное. Компиляция. Книги 1-11

Пулман Филип

Он стоял и с самым невинным видом моргал глазами.

— Гм-м, — промычал Беллман. — Очень хорошо. Но сходство поразительное. — И он отступил в сторону, чтобы Фредерик поставил кресло на место.

Джим почувствовал, как мистер Протеро перевел дух: ведь если бы Фредерик был разоблачен, с работой у Элиота и Фрая ему пришлось бы распрощаться. Все они рисковали — но что надеялись выиграть? Это было безрассудство.

Однако, не окажись они здесь, он никогда бы ее не увидел. Она выглядела совсем юной; навряд ли ей больше шестнадцати. Что, черт возьми, здесь происходит, почему она

должна выйти за такого типа, как Беллман?

Теперь Джим пригляделся к Беллману внимательней, как только он, встав в позу позади кресла леди Мэри, перевел глаза вниз, на нее. Джим чувствовал: в этой тяжелой физиономии таится угроза; но кому? Он грузно нависал над леди Мэри, которая с печально-унылым видом комкала в руках носовой платок. Беллман положил руку ей на плечо, она покорно вздохнула и собралась с духом, неподвижно глядя в объектив своими прекрасными облачно-серыми глазами.

Снимок был сделан, пластинка вынута, фотографы начали собираться. Чарльз прогуливался по дорожке, ведя легкую беседу с Беллманом — и тут наступил момент, которого жаждал Джим вот уже двадцать минут или всю свою жизнь.

Она стояла возле статуи, погруженная в свои мысли; Фредерик помогал Протеро управиться с камерой и штативом. Леди Мэри одной рукой опиралась о спинку кресла, на палец другой накручивала локон; вдруг она подняла глаза и увидела Джима — ее глаза сияли.

Джим сделал шаг в ее сторону. Он ничего не мог с собой поделать. Она быстро оглянулась через плечо, увидела, что они одни, и подалась вперед, так что их лица отделяли пять сантиметров, не больше. У него закружилась голова, он протянул к ней руку, и…

— Это он? — спросила она негромко, быстро. — Тот, что был у леди Харборо?

— Да, — сказал Джим внезапно охрипшим голосом. — Миледи, я…

— Он детектив? Это правда?

— Да. Что-то не так? Вы можете говорить?

— Прошу вас, — прошептала она. — Пожалуйста, помогите. Я не знаю, к кому еще обратиться. Я здесь совершенно одна, и я непременно должна уехать. Я не могу выйти за него замуж…

— Слушайте, — сказал Джим; его сердце неистово колотилось. — Вы запомните? Меня зовут Джим Тейлор, фирма «Гарланд и Локхарт», Бёртон-стрит. Мы ведем расследование по делу вашего мистера Беллмана. У него там происходит что-то подозрительное. Но мы поможем, обещаю. Свяжитесь с нами, как только сумеете, и мы…

— Пожалуйста, поставь кресло на место, Тейлор, — окликнул его мистер Протеро.

Джим поднял кресло и улыбнулся ей. Легкая ответная улыбка скользнула по ее лицу и исчезла, как ветерок, пролетевший по кукурузному полю; затем она повернулась и вышла.

Он никому ничего не рассказал, когда они вы шли. Да и что было рассказывать; ему самому верилось с трудом, что он не спит, и вообще, что он жив. И чудилось, что он поет, или смеется, или плачет горькими слезами, и все это вместе.

В этот же день, чуть позднее, низенький коренастый парень постучал молотком в дверь приличного доходного дома в Ламбете. На ступеньке рядом с ним стоял другой мужчина — вероятно, боксер, судя по его сломанному носу и ушам, напоминавшим цветную капусту. Джим узнал бы

их с первого взгляда. Это были те самые парни, от которых он спас Макиннона в мюзик-холле «Британия».

Дверь отворила пожилая женщина в опрятном фартуке; пришедшие, не вымолвив ни слова, вломились в дом и захлопнули за собой дверь.

— Слушайте внимательно, — заговорил молодой парень, приставив набалдашник толстой трости к подбородку женщины. — Молодая леди с родимым пятном на лице. Где она?

— Ох, Боже милосердный… кто вы? Что вам нужно? — задыхаясь, выговорила владелица дома. — Отпустите же мою руку. Что вы делаете?!

Боксер завел ей руки за спину. Молодой сказал:

— Мы ее ищем. Ведите нас к ней, сейчас же. Да не вздумайте завизжать, не то мой приятель сломает вам руку.

— О! О, прошу вас, не трожьте меня! Пожалуйста…

Молодой кивнул, и боксер отпустил домовладелицу; женщина отлетела на перила узкого холла.

— Наверху, — задыхаясь, выговорила она. — Третий этаж.

— Ну, так топайте! — рявкнул человек с тростью. — Кстати, как вас зовут?

Мистер Харрис (ибо так его звали) подталкивал старую женщину тростью, пока они подымались по лестнице.

— Миссис Элфик, — ответила она с трудом. — Прошу вас… у меня сердце слабое…

— О, моя дорогая! — воскликнул мистер Харрис. — Должно быть, это Макиннон разбил его?

На втором этаже они остановились. Она привалилась к стене, держась рукой за сердце.

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она чуть слышно.

— Хватит время тратить, берите-ка ноги в руки и — вперед. Мы нуждаемся в женском чистом, указующем нам путь свете, не так ли, Секвилл?

Боксер по-обезьяньи хрюкнул в знак согласия и толчком заставил миссис Элфик идти. Поднявшись еще на один этаж, они остановились перед дверью первой же комнаты.

— Ну вот, Секвилл, — сказал мистер Харрис, — здесь нам как раз и понадобятся твои исключительные таланты. Миссис Элфик, сейчас вы станете свидетельницей сцены, которая может вас огорчить. Не повезло вам.

— Ох, нет, пожалуйста! — простонала хозяйка дома, когда Секвилл отступил на шаг и со всего размаху саданул каблуком по двери возле самого замка.

Дверь сразу поддалась и с грохотом распахнулась; из комнаты раздался отчаянный вопль. Секвилл придержал болтавшуюся разбитую дверь для мистера Харриса, который неторопливо вошел, похлопывая тростью по ладони и с любопытством осматриваясь вокруг.

Изабел Мередит стояла у стола с какой-то сложной вышивкой в руках; одна половина ее лица стала белой как мел, другая, по контрасту, пылала огнем.

— Что вам нужно? — прошептала она. — Кто вы?

— Нам нужен Макиннон. Вы ведь ухаживаете за ним. Вашей домовладелице это известно? — ехидно спросил мистер Харрис и повернулся к миссис Элфик. — Вы знали, добрая женщина, что у вашей постоялицы проживает мужчина? Думаю, он все же мужчина, хотя все время дает деру, что нормальному мужчине обычно не свойственно. Так он сейчас здесь, мисс Родимое пятно?

Изабел задыхалась. Она не показалась бы хорошенькой, даже без этого пятна; в ней не было живости. Но она не привыкла к столь жестокой грубости и не знала, как на нее ответить.