Избранное. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Вдруг за ее спиной пришел в движение лифт.
Салли ахнула, у нее так задрожала рука, что свечка упала на пол и сразу же погасла.
И тут она увидела свет наверху лестницы — путь к отступлению отрезан. В отчаянии Салли начала шарить рукой по полу, пытаясь найти огарок свечи (ведь невозможно оставить его здесь), наконец подобрала его вместе с уже остывшим воском, который пролился при падении, быстро поднялась и, уже забыв о свежей краске, бросилась в соседнюю комнату. В тот момент, когда лифт со свистящим звуком остановился, она была уже там.
Салли
Тем же вечером, только чуть раньше, в зале Лиги нравственности и умеренности Уайтчапела состоялось собрание. Это была благородная организация, считавшая цензуру недопустимой. Она была готова сдавать свое помещение кому угодно, даже если бы об этом попросило общество, считающее необходимым насильно кормить грудных младенцев краденым виски.
В Лиге нравственности и умеренности Уайтчапела занимались критикой существующих порядков. Здесь брали деньги с посетителей и обличали происходящие вокруг несправедливости. Но в тот вечер работа была прервана, так как перед собравшимися выступал мистер Арнольд Фокс.
Он собирался говорить о наплыве иммигрантов, как будто когда-нибудь говорил о чем-то другом. Аудитория прекрасно знала, что ей сейчас предстоит услышать, но ведь обычно мало кто возражает, когда его поддерживают в его предубеждениях. А мистер Фокс был в хорошей форме — своим высоким, сильным голосом он искренне уверял слушателей в том, какие они благородные, какие богатые и как чиста их британская порода.
Но гораздо больше все любили, когда он затрагивал тему паразитирующих иноземцев, их отвратительных привычек и болезней, которые они распространяют среди настоящих англичан. Именно ради этого все и собрались послушать мистера Фокса, и ненавидимые всеми недочеловеки будто материализовались из воздуха — так красочно он их расписывал: воспаленные глаза, гнилые зубы, сальные космы, мясистые носы, мерзкий запах…
Аудитория сидела, затаив дыхание и замирая от восторга и ужаса.
Затем он еще больше взбудоражил присутствующих.
— Чистота! — возопил он. — Непорочность… То, что по праву принадлежит английской девушке, самое прекрасное, что есть в английской розе, святой храм женственности, ее самый священный бриллиант — эта непорочность изнасилована! Разорвана к клочья! Разграблена и осквернена этими похотливыми животными и благодаря разврату, что они сеют повсюду!
Нет ничего, что привлекало бы внимание людей так сильно, как разговоры о сексе. Это всегда беспроигрышный ход.
В задних рядах переполненного зала стоял темноглазый человек в матерчатой кепке и сером шарфе и смотрел. Не на выступающего — его он уже видел множество раз; он следил за аудиторией, и ему не нравилась та атмосфера всеобщего сумасшествия, которую так умело накалял оратор. Человек повернулся к своему соседу и тихо произнес:
— Отзови их, Дик. Разогнать обычное собрание — это одно
— Но ребята готовы, мистер Голдберг, — ответил Дик.
— Значит, скажи им, что все отменяется, — отрезал Голдберг, сверкнув холодными глазами. — Ты видел этих громил? А полицейских на улице? Что лучше: быть отчаянным и проиграть или быть умным и победить? Можешь не отвечать, ты все равно ответишь неправильно. Просто сделай так, как я говорю. Я с ним разберусь, вот увидишь.
Дик с недовольным видом кивнул и ушел, чтобы передать приказ остальным. Голдберг опять повернулся к кафедре, но тут почувствовал, что кто-то дергает его за рукав. Он оглянулся и увидел беспокойного молодого человека в очках.
— Рубен Сингер? — тихо удивился Голдберг, заглушаемый громкой проповедью Фокса и одобрительным гулом собравшихся. — Ты же ученик Катца, да? Что ты здесь делаешь? Это очень опасно!
— Вы-то тоже здесь, мистер Голдберг. За вашу голову назначена награда…
— Я к этому привык. И не произноси впредь мое имя так громко. Что тебе здесь нужно?
— Это насчет той женщины с ребенком. Мистер Катц хотел сам сказать вам, но никто не может вас найти.
Глаза журналиста внезапно сверкнули, и Сингер даже отступил на шаг под тяжестью этого взгляда.
— Что с ней? Ее нашли?
— Нет. Она оставила ребенка у Катцев. Ребекка Мейер присматривает за девочкой. А мисс Локхарт изменила внешность и отправилась шпионить за Цадиком — устроилась в его дом служанкой. Никто не смог ее отговорить. И конечно, они не знали…
Сингер ожидал, что Голдберг ужаснется или придет в ярость, поэтому, когда на его лице появилась широкая улыбка, был слегка ошарашен.
— Что за женщина! — восхищенно произнес Голдберг. — Удивительная! Кто бы мог подумать!
— Но разве это не осложняет наши планы?
— В значительной степени. Значит, придется вызволять ее оттуда. Если бы она только была осторожна…
Его лицо снова помрачнело. Сингер желал бы, чтобы журналист не гримасничал: вряд ли можно надеяться на то, что останешься незамеченным, если обладаешь такой богатой мимикой. Более того, люди, окружавшие их, заметили, несмотря на шум, как они шушукаются, и начали оборачиваться.
Но Голдберг не обращал внимания. С восхищением он оглядел тех, кто таращился на него, затем повернулся в сторону Арнольда Фокса и начал хлопать, проявляя безумный восторг.
«С ума сошел, — подумал Сингер. — Как и эта англичанка Локхарт; она, видимо, тоже свихнулась…»
Салли не шевелилась. Шаги медленно приблизились — от лифта к двери, за которой она пряталась, — и остановились.
Голос спросил по-английски:
— Слуги убираются здесь?
Она не слышала этот голос раньше: официальный и твердый, с немецким акцентом. Но второго человека она узнала.