Избранное. Том 1
Шрифт:
— Рано радуешься, соседка, я ее еще утром проводила в стадо! — ответила мать.
— Я решила, что она на пастбище и околела, — промямлила Мицадай. — А что же случилось?
— Не твоя это забота, на ком мой сын женится, но я не допущу, чтобы он связался с Серминаз! — крикнула мать.
— Замолчи же наконец! — продолжал свои уговоры дядя. — Уйдем в дом, а то сраму не оберешься от этих сплетниц!
— Где он?
— Да нет его, ушел твой сын!
Дядя был прав. Я и на самом деле собирался пройтись мимо сакли Серминаз, покашлять немного у ее окна — вдруг она выглянет, — а если удастся, то и забросить к ней в окно свою новенькую
Но в эти самые минуты меня осенила великая мысль: только я один могу примирить два враждующих рода! И если до сих пор в моей душе еще мелькали сомнения — а окончателен ли мой выбор? — то теперь они исчезли напрочь. Да, я свяжу свою судьбу с Серминаз и тем самым зажгу факел мира. Какой бы роковой ни была ошибка, разделившая два наших рода на целую сотню лет, ее можно исправить!
Голоса матери и дяди больше не слышались, видно, Даян-Дулдуруму удалось убедить мать, что недостойно женщине из нашего благородного рода вести себя так на людях.
Я вышел из-под навеса, где хоронился, во двор.
— Э-эй, Мицадай, что там стряслось у твоей соседки? — спрашивала женщина с крыши одной сакли верхнего квартала. В ее руках ослепительно сверкали спицы, и чулок, который она вязала, непостижимо вытягивался на глазах.
— Говорят, что их байтарман связался с Серминаз. Это, конечно, к добру не приведет!
— Не может быть!
— Как не может быть, когда я своими ушами слышала! Что слышала, то и говорю!
— Неужели не нашлась для него в ауле девушка? — присоединилась к ним третья женщина, которая на своей крыше перебирала на плоской тарелке чечевицу для плова.
— А она кто же, по-твоему? — ехидно хихикнула Мицадай. — Или она парень, переодевшийся в женское платье, чтобы избежать обрезания?
— Была когда-то девушкой, до того, как в Россию поехала, — возразила женщина с чечевицей. — Разве ты не замечала, как она после поездки округлилась?
— Значит, она была замужем?
— Откуда мне знать? На свадьбу меня не приглашали.
— А может, она связалась с их шалопаем? — И Мицадай показала рукой на нашу саклю. — Чего теперь не бывает! Вот разве только рассвет и закат еще не поменялись местами, а остальное все перепуталось на грешной земле…
Я обессилено опустился на камень, что лежал в углу двора. Лучше бы мне получить удар железным ломом от матери, чем услышать то, что я услышал. Она не девушка! «Значит, она была замужем?», «Откуда мне знать, на свадьбу не приглашали!..» И все с таким ехидством. И о ком? О Серминаз! Да что я, в бреду? Ослышался? Серминаз! Девушка-горянка, да к тому же еще комсомолка!
Нет, я вправду слышал все это! Вон они, эти три женщины. Теперь они собрались на одной крыше, чтобы сделать из мухи слона и пустить его по аулу. Они воркуют, как горлинки, исподтишка поглядывая на нашу саклю, и в самом деле похожие в своих белых платках-покрывалах на горлинок, хотя я скорее назвал бы их сороками. Ведь после их слов весь мир померк для меня.
Но я им не сдамся! Мой дядя, славный Даян-Дулдурум, учил меня стойко переносить невзгоды жизни, которые, по его словам, всегда приходят в самый нежданный час. Не стану же я верить сплетням Мицадай и ее злобных приятельниц! И я говорю себе: крепись,
Глава вторая
ТРУДНО ВЕРИТЬ УСАМ МЕЛЬНИКА
Каким бы стойким ни представлялся я вам, мои дорогие слушатели, все же будет неправдой, если я скажу, будто злые слова наших сплетниц, упавшие в мою душу подобно камням, не нанесли ущерба нежным всходам моей любви. И очень скоро я почувствовал, что куда легче переносить физические муки, нежели душевные.
И ведь вот что странно: пожалуй, никто в ауле лучше меня не знает, какая вздорная старуха наша соседка Мицадай. Казалось бы, ну и бог с ней, как говорится, стоит ли принимать во внимание ее слова? Тем более что с самого раннего детства я терпел от нее одни неприятности. Начать с того, что имя-то мое она произносит как проклятие, а ведь Бахадур значит «молодец», «богатырь». Это довольно редкое имя в наших горах, но, видно, отец хотел, чтобы я вырос достойным такого имени.
Во всех своих бедах Мицадай винит почему-то меня.
Сколько я ее помню, она не меняется, и кажется, что такой она была от рождения. Я всегда остерегался ее, а если один раз и забрался к ней во двор за яблоками, так от этого хуже всех было именно мне. Ребята постарше уговорили меня нарвать им кислых, как уксус, зеленых, совсем незрелых яблок с ее яблони и подарили за это глиняный свисток, который издавал настоящую милицейскую трель. На что только не пойдет мальчишка, чтобы получить такой свисток! В оправдание я могу привести случай с человеком совсем уже взрослым, моим другом Хаджи. Однажды он, выступая на собрании, рассказал о бесчестных поступках одного влиятельного человека, окруженного к тому же многочисленной родней. И то ли кто-то пригрозил Хаджи, то ли он сам спохватился, что ему могут отомстить, но он явился в милицию и попросил оружие для самозащиты. Только ему вручили не пистолет, как он надеялся, а… свисток. Мол, если на тебя совершат нападение, свистни — и помощь подойдет! Вот ведь какое настало время — пистолет заменяют свистком!
Теперь вы понимаете, что ради такого подарка я готов был залезть и в собственный сад! Но если ребятам захотелось яблок Мицадай, пусть будет так. Получив свисток, я забрался на яблоню и начал набивать за пазуху эту кислятину. Вдруг скрипнули ворота, и во двор вошла Мицадай. Со страху я упал с дерева, резинка на трусах у меня лопнула, и яблоки раскатились по двору.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Мицадай, подходя ко мне со своей неизменной суковатой палкой.
— Видишь, бабушка Мицадай, добро пропадает, — нашелся я, показывая на рассыпанные яблоки. — Хочу собрать их и прицепить обратно на яблоню.
Увы, мои слова не возымели действия! Старуха приближалась с самым грозным видом. Тогда я бросился бежать, надеясь перескочить каменный забор раньше, чем меня настигнет ее посох. Но пока я карабкался на забор, Мицадай нагнала меня и зацепила мои трусы рукояткой палки. Через забор я все же перевалился, но в каком виде!
Ребята, ожидавшие меня на улице, стали требовать яблок. Когда же я объяснил, что случилось, велели вернуть свисток. Но и свистка не оказалось — он, видно, выпал, когда я летел с яблони. Все кончилось дракой, в которой мне разорвали майку.