Избранное. Том 2. Художественные очерки и заметки
Шрифт:
Боюсь, что себе на беду процитировал Маргариту Константиновну, ведь все, что пытаюсь навспоминать о Льве Колесникове, она энергично и емко уже отчеканила в этих стихах к его 50-летнему юбилею. Боже! Как давно это было!
Недаром Агашина приметила в нем нечто залихватски-гусарское, женский глаз наметанный. Поджарый, как строевой конь, весь на каких-то веселых шарнирах, с непослушной полуседой прядью на безмятежном лбу, он останавливал на себе добродушные взгляды. Особенно славилась его походка: быстрая, легкая, с неподдельно-изящным подскоком, будто устремленная к небу. Именовалась она у него – «бздинь тюрлю», и он был ее единственным и счастливым обладателем
Естественно, наш Лев нравился женщинам, причем всех возрастов, еще и за неистребимую галантность. Знакомым дамам непременно целовал ручки, по весне дарил цветы всему прекрасному полу, обретавшемуся в Союзе писателей, ежели случался гонорар – баловал шампанским. Зато всю лётную пенсию приносил святой жене Нине – до копейки. «Она за мной в гарнизонах и теплушках столько семейных трусов перестирала, что на эту пенсию имеет полное моральное право», – отрезал на дружеские подначки.
Помню, как-то прислали Льва в Москву на двухмесячные курсы для писателей военно-патриотической тематики. Поселился он в общежитии Литературного института, где жил и я, догладывая очередной курс поэтических наук. Колесников стал любимцем не только своих курсов, но и всего забубенного, разноязычного, гордого и наивного общежитского люда. Стоило ему рассказать два-три момента из своей «небесной» биографии, съездить с избранным кружком моих друзей в ЦДЛ, сбацать в нашем клубе боевой танец с задиранием прямой ноги до уровня плеча – фирменный колесниковский номер – и весь литературный молодняк лежал у его ног!
Прибалтийская поэтесса Велта, именовавшая себя под большим секретом почему-то баронессой, любуясь Львом в застолье, так что подтаивали льдинки ее мерцающих северных глаз, удивленно подголашивала: «Ру-уский вар-рвар! Ру-уский вар-рвар! Но ка-акой кр-расивый!».
Даже наших литинститутских знаменитых поэтов Николая Рубцова и Бориса Примерова, страсть как не любивших мужскую красоту и стать, Лев Петрович быстренько расположил к себе широтой души и не в последнюю очередь умением «травить» замысловатые байки и житейские истории.
По Москве Лев таскал меня вдоль и поперек навещать фронтовых и литературных друзей, коих у него было великое множество. Кстати, Новелла Матвеева – автор замечательно отрешенных стихов и песенок, приходилась ему по отцу двоюродной сестрой. Возвращаясь «на перекладных» от нее после неожиданно скупого гостевания, мы проходили мимо ресторана «Метрополь». И Лев Петрович, сразу просияв лицом, поведал мне очередную бывальщину, которая в моем неуклюжем пересказе будет выглядеть примерно так:
После корейской войны группу советских летчиков-добровольцев во главе с Берелидзе и Колесниковым занесло в Москву. Форма одежды – парадная, с кортиками, от всех за версту несет вокзальной парикмахерской, карманы полны отпускных дензнаков, словом, сияли сталинские соколы, словно лаковые сапоги. И без раздумий двинули в «Метрополь» – самое дорогое, модное и злачное место тогдашней Москвы.
Гулеванили до оборзения. Попробовали едва ли не все блюда метрополевской кухни, перещипали всех официанток и других настырных бабочек, вьющихся возле их гостеприимного стола, потанцевали «с выходом» и «улетом» и наконец намаялись. Вдруг один осоловевший капитан, упулившись на золотых и прочих рыбок в аквариуме, важно поводивших мишурными боками, простенал: «Хочу уху из золотых рыбок!».
Компания подумала чуток и одобрила идею.
– Имеем полное право! – сказал Берелидзе.
– Введем в Москве моду на уху из аквариума! – подытожил наиболее лощеный из них Лев, бывавший в доме у Фадеева и целовавший руку
– Обижаешь, отец! – обиделись соколы.
Через полчаса принесли варево, в котором плавали маслянистые охоботья с резким запахом. Офицеры отведали его под рюмочку и едва не поперхнулись.
– Килькой воняет! – разочарованно вздохнул разом протрезвевший капитан.
– Да! – подтвердил сановный метрдотель, разглядывая их бесстыжими навыкате бельтюками. – Золотые рыбки при варке приобретают специфический килечный запах!
Расплатились соколы и с хохотом вырвались на свободные улицы завсегда обманной Москвы…
– И долгое время, Васька, я терпеть не мог закусывать килькой! – словно в оправдание завершил историю Лев Петрович.
Пожалуй, самой заметной чертой его характера было неистребимое, почти болезненное чувство товарищества. Упаси бог при нем уничижительно отозваться о его друге, приятеле, просто знакомом волгоградском литераторе, он ощетинивался, как большая зловещая кошка, и давал противнику такой отлуп, что извинения приносились незамедлительно.
О семейной дружбе его матушки Александры Филипповны с Александром Фадеевым у самого Льва писано-переписано. Скажу, что небылицы о Фадееве он развеивал упорно и доказательно при каждом удобном случае – в печати, на творческих встречах, в тех же дружеских застольях. За это его уважали еще больше.
Когда Льва в Москве принимали в писательский Союз, привычно нашлись досужие ревнители, советовавшие подождать до следующей книжки. И тогда встал кто-то из фронтовиков (кажется, Иван Стаднюк) и одернул их:
– Да вы очумели? Его нам Фадеев завещал!
И Лев был принят единогласно.
В конце 70-х я издал в Волгограде роскошную по тем временам книжку стихов «Пора медосбора». Скоро по этому поводу съехидничала законодательница литературных вкусов – «Литературная газета». (Позже я узнал даже, с чьей подачи). Более всего газету возмутил тот небывалый факт, что где-то за тридевять земель поэт печатает книгу тиражом ажник в 50 тысяч экземпляров! Что он, Евтушенко, что ли? Ату его!
Лев Петрович без моего ведома накатал в «Литературку» такое гневное и отчаянное по дерзости письмо, что столичные «небожители» принялись оправдываться: дескать, они не подвергали сомнению бесспорный талант автора, а вот с тиражом неувязочка вышла. Лев ходил победителем! (Кстати, книжка разошлась так дружно, что я не успел запастись ею впрок, сижу ныне без единого экземпляра.)
Подобные случаи Левиного заступничества могут припомнить многие из живущих ныне волгоградских литераторов.
В советское время писательскому выживанию помогали так называемые творческие встречи. Приезжал писатель в обеденный перерыв на завод или вечером в рабочее общежитие и читал благодушной аудитории стихи или прозаические отрывки, делился планами, отвечал глубокомысленно на дежурные вопросы, получая за каждую беседу 15 рэ с вычетом. Выступали иногда и парами, а в домах культуры целыми бригадами. Больше всех заявок на выступления получали Маргарита Агашина и Лев Колесников. Но Маргарита Константиновна вела себя разборчивой невестой, справедливо предпочитала женские аудитории, а Лев Петрович готов был лететь навстречу любому читателю хоть к черту на кулички.