Избранное. Том 2
Шрифт:
Кто-то постучал в ворота. Махмуд, забыв об опасности, которая могла нагрянуть в любую минуту, отворил калитку. Оказалось, что это Семят.
— Поговорим здесь, не заходя в дом, — сказал он, — только закрой ворота поплотнее… Ты что, собрался куда-то? Что это за меч в твоих руках?
— А ты уже испугался, заяц?..
— Дело покажет, кто заяц, а кто коршун…
— Вижу вас всех насквозь!
— Значит, не насквозь. Тебе только играть с мечами да саблями…
— А ты что, дрожишь за свою поганую жизнь?
— Я ничего не хотел говорить при Саляе…
— Струсил?
— Может
— С самого начала надо было всыпать ему, куда следует, и отпустить на все четыре стороны.
— Он знает все наши планы, так что я на всякий случай…
— Что — на всякий случай? Не тяни, выкладывай, что у тебя за душой?..
— Саляй — трусливый человек, ты сам знаешь. Как бы его трусость для нас не обернулась бедой.
— Тогда покончим с ним — и концы в воду.
— Ни с того ни с сего — покончить?.. Так нельзя.
— Что же мы, миловаться с ним должны, пока он вас всех не выдаст?
— Оставим Саляя. Перейдем к нашим собственным делам. Мы не сможем дальше оставаться в городе, Махмуд. Нам нужно соединиться с Ахтамом и начать восстание с гор.
— По мне хоть с пустыни. Лишь бы не мешкать.
— Готовь тогда на завтра своих джигитов. Я тоже подготовлюсь, а вечером выступим из города.
— Мои джигиты готовы в любую минуту.
— Повара Салима оставим для связи. Его никто не заподозрит. А насчет муллы Аскара посоветуемся с Ахтамом. Я думаю, освобождать нашего учителя придется силой, другого выхода нет.
— Вот теперь ты говоришь дело, брат.
— Я пошел. Если Салим вернулся из кишлака, надо кое-что ему передать. Прощай, Махмуд…
Миновало несколько дней, и ранка на голове у Маимхан затянулась, что же до ее душевной раны, то день ото дня она болела все больнее. Бедный мулла Аскар!
Он томится в тюрьме, он в кандалах, он страдает, одному аллаху известно, что его ждет, а она ничего не делает, чтобы ему помочь, ее даже не выпускают из дома! Вдобавок — ничего достоверного о судьбе учителя никто не знает, хотя слухами и домыслами полно все Дадамту! Хаитбаки ездил в город за лекарствами для Маимхан, но и там не добился ничего путного… К тому же дядюшка Сетак и тетушка Азнихан последнее время очень явно давали понять Хаитбаки, что не желают видеть его в своем доме. На них, впрочем, было трудно обижаться — напуганные базарными сплетнями и пересудами о связях Маимхан с взятым под стражу муллой, старики совсем потеряли головы от страха за свою дочь. А староста Норуз по-прежнему не оставлял их в покое, коварно пользуясь обстоятельствами, чтобы исполнить давний, замысел… Вот и сегодня он вызвал к себе дядюшку Сетака с женой, прислал за ними своего работника, и в его сопровождении оба старика поплелись по заплывшим грязью улицам.
Увидев, что Маимхан осталась без бдительного присмотра, Хаитбаки мигом очутился у нее во дворе. Маимхан расчесывала густейшие волосы у своей младшей сестренки, заплетая их в тонкие косички.
— Куда это направился дядюшка Сетак? — спросил Хаитбаки.
— А сам ты не догадываешься? — ответила вопросом на вопрос Маимхан, не поворачивая головы.
— Наверное,
— Если догадался, к чему спрашивать?
— Да так, с языка сорвалось…
— Тогда незачем переливать из пустого в порожнее, — резко заключила Маимхан. — Лучше позаботимся об учителе…
Хаитбаки раскрыл было рот, чтобы что-то возразить, но так ничего и не сказал. Глазенки маленькой Минихан, похожие на ягоды черной смородины, с любопытством следили за ним и сестрой.
— Пойди-ка, вертушка, поиграй у Селимам, — проговорила Маимхан, заплетая последнюю косичку. Минихан подозрительно оглядела Хаитбаки и сестру, облизнула кончиком языка губы цвета китайской черешни и с сожалением пошла со двора.
— Ты можешь добыть лошадей и телегу? — спросила Маим.
— Лошадей и телегу? — удивился Хаитбаки. — Зачем они тебе вдруг понадобились?
— Я спрашиваю — можешь?
— Отчего же…
— Тогда нагрузи телегу дынями, а когда стемнеет, жди меня у мельницы.
— Куда ты собралась ехать?
— Во дворец.
— Во дворец?!
— А дыни мы привезем в подарок от лисицы Норуза…
Не задавая лишних вопросов, Хаитбаки поспешно отправился исполнить поручение.
Когда Маимхан и Хаитбаки на телеге, доверху нагруженной дынями, подъезжали к дворцовой площади, в самом дворце веселье было в разгаре. Звучала музыка, слышались оживленные голоса, и всюду так ярко сияли огни множества фонарей, что при их свете, казалось, даже иголка не останется незамеченной. Однако страже и слугам передалась общая беспечность, и Маимхан, которая в прошлый раз хорошо запомнила все ходы и выходы, без большого труда сумела пробраться через хозяйственные ворота во внутренний двор, где искусные танцоры услаждали представлением пеструю толпу гостей и придворных.
В центре двора под мелодию «Санем сада» плавно двигалась как бы сотканная из цветов лодка, впереди выступал одетый в красный атлас лодочник. Суденышко раскачивалось, кренилось набок, снова выпрямлялось и горделиво продолжало путь. А смелый кормчий отважно правил хрупким челноком, борясь с бурей.
Женщины, затаив дыхание, следили с верхних галерей за танцем, и даже не склонные к утонченным переживаниям беки, окружавшие гуна Хализата, то и дело издавали восторженные возгласы. Наконец лодочник, словно вынырнув из-под крутой волны, остановился перед хакимом и вместе с танцором, вышедшим из лодки и одетым во все белое, склонился в глубоком поклоне. Гун в ответ слабо кивнул — это значило, что и он доволен.
Потом новые актеры исполнили песню «Рамзан шерип», за ними акробаты в зеленых одеяниях прыгали, как мячи, и вращались, как мельничные колеса. И хотя Маимхан спешила выполнить то, ради чего проникла во дворец, ее так захватило зрелище, что она не в силах была оторваться, особенно, когда появились борцы. Лица их напряглись, ноги так уперлись в землю, что, казалось, вот-вот вдавятся в нее; оба стояли, свирепо стиснув друг друга, пока тот, у которого длинные, как грива, волосы падали до плеч, не поднял соперника и не ударил оземь; при этом раздался гул, будто рухнуло дерево. Все зашумели, приветствуя победителя.