Избранное
Шрифт:
— Что ты, малый, шалишь, свою ногу спалишь! — напустилась она на Гефеста, который почти уже впал в беспамятство. Пережив испуг и боль в минуту, когда он уже чаял избавленье, мальчик сквозь пелену слез взглянул в огонь и увидел, что его костыль горит. Кора сука во многих местах полопалась, и белая древесина испускала сок, который, шипя, исходил голубоватым пламенем. Но Гефест не шевельнулся. Пусть огонь пожрет его костыль, пусть пожрет его самого, путь пожрет и эту пещеру, и весь мир, лишь бы кончилась его мука! Ибо он был на исходе сил; упасть с высоты сладчайшей надежды — надежды на покой и отдохновение — в эту огненную яму, где бушевала страшная старуха, тряся его, толкая и беспрестанно требуя, чтобы он лез в огонь, было еще ужаснее, нежели рухнуть
— Вытащи его! — кричала старуха. — Вытащи костыль!
Ее голос клевал и пилил его, а на черном сморщенном лице старухи плясал зловещий румянец.
Даже коршуны, которых он видел, не могли быть хуже, а их клювы и когти — острее, чем непрерывно стучавшие ему в уши слова: «Вытащи его! Вытащи скорей! Да вытаскивай же!»
Лучше бы ему остаться лежать на камнях, теперь бы уже все было позади. Старуха толкала его.
— Вытащи его! Вытащи костыль!
Ее крики пробудили его от наступавшего беспамятства, а бодрствовать было невыносимо. Гефест понял, что обретет покой, только исполнив волю своей мучительницы. Он покорно сунул руку в огонь, чтобы схватить костыль, и снова завыл, только на сей раз в его вое, перекрывая горесть и боль, звучала ярость. Это был волчий вой, и все его силы сосредоточились в одном желании — убить старуху. На краю костра лежал сук, еще не успевший загореться. Гефест потянулся к нему опаленной рукой. Старуха ведь ростом с вершок, так что он и лежа попадет ей по голове.
— Вытащи его! Вытащи наконец! Да уж ты у меня вытащишь!
Гефест схватился за сук, но, ощутив в руке тяжелое дерево, вдруг перестал видеть что-либо, кроме горящего костыля, и отчаянным рывком, сам не зная почему, выдернул его из огня. Палка откатилась в сторону. Пламя рванулось к ней, но не достало; синеватые огоньки, бегавшие по лопнувшей коре, погасли, только самый конец костыля еще тлел. В пещере вдруг стало тихо, но Гефест не слышал тишины. Он схватил тлеющий, дымящийся костыль, подтянул его к себе, однако если бы он и хотел еще укокошить старуху, то не смог бы этого сделать, ибо он ее больше не видел. Он видел только, что конец костыля перестал тлеть оттого, что потерся о глинистый пол пещеры, когда Гефест подтаскивал его к себе, и тогда он еще повозил его по полу и тем помог окончательно победить огонь. Ведь костыль был его единственным другом в этом мире коварства и подлости! Полный нежности, Гефест прижал к груди обожженную, почерневшую палку. Но тут и Гея обняла его, поцеловала в лоб и, бережно взяв на руки, отнесла подальше от огня и уложила на мягкую травяную постель.
— Ты справился с этим, сердечко мое, — весело воскликнула она, — ты с этим справился! Спроворил себе руку подлиннее, дорогой мой малыш! Умник ты мой славный, кривенький мой сыночек, победитель огня, хромушенька ты мой! Тебе надо быть умным, родной, ведь ты калека, значит, придется тебе поучиться! Матерь Гея крепко взялась за тебя, можешь на нее за это злиться, да ведь сколь высока твоя награда! Ты теперь знаешь об огне больше, чем вся твоя родня на Олимпе. Знаешь, что он кусает, знаешь, что он пожирает, знаешь и то, что он дышит, знаешь, что этого зверя, этого буяна, это чудо можно держать в доме! А как ты был храбр, мой хромой герой! Не дал своему другу пропасть! Спас его вопреки боли и страху! Извел всю свою силу, хромоножка ты мой! Зато теперь в самом деле все хорошо!
Так старуха болтала, а тем временем, размяв между двумя камнями какие-то большие мясистые листья и собрав в каменную чашку выжатый из них сок, она осторожно приложила зеленые лоскутья к тазу и бедру раненого, а сок влила ему в рот. Вкус у него был горьковатый, и Гефест хотел его выплюнуть, но когда несколько капель растаяли у него в горле и он почувствовал, что боль проходит, то он проглотил все и вдруг ощутил облегчение и покой. Изнеможение перешло в приятную расслабленность, бок и нога почти перестали болеть, только обожженные кончики пальцев еще немного покалывало.
Счастливый, он уложил костыль в траву, рядом с собой.
А
— Ты научишься, мой маленький калека, — говорила она, — научишься ковылять по этой суровой жизни! Там, наверху, среди ленивых бессмертных ты бы ничему не научился. А вот матерь Гея кое-что тебе преподаст, и ежели ей когда и случится ругать тебя и погонять, это все же будет для тебя хорошей школой. Ты, сынок, познаешь все силы — силу огня, пламени и шипящих ветров, силу руд, металлов, камней! Да зачем столько говорить, погляди сам!
Она бросила в пламя охапку дров, оно вспыхнуло и осветило пещеру. Гефест с изумлением увидел, что на стенах есть узоры. Длинные извилистые полосы тускло-коричневого и нежно мерцающего серо-голубого цвета, накладываясь одна на другую, тянулись вокруг всей пещеры, между ними поблескивали карнизы из белых, желтых и черных кристаллов, а из темно-синих углублений свешивались гроздья красноватого и зеленоватого золота.
Гефест захлопал в ладоши.
— Как красиво! — воскликнул он.
— Что тебе нравится больше всего? — спросила Гея.
— Теми камнями я хотел бы играть, — ответил Гефест. — А вон то коричневое и серо-голубое держать в руках и мять.
— Это мои сокровища, — заявила Гея, — это уголок, это часть моей сокровищницы, и все их я подарю тебе и научу тебя ими пользоваться, мой маленький калека, мой маленький бог! Пусть они тебе служат, пусть служат все! Раз уж ты сделал себе искусственную ногу, которую никакой шип не уколет и никакой осколок не оцарапает, то изготовишь себе и пальцы, которыми можно лезть в огонь, кулак, бьющий тяжелее, чем твой собственный, ногти, царапающие сильнее, чем те, что у тебя на пальцах, и зубы, что грызут и кромсают лучше, нежели хрупкие кусалки у тебя во рту! Не будешь ты больше пить из полых камней, не будешь жить в каменных пещерах и зябнуть в постелях из мха, вместо двух ног у тебя будет шесть, и ты сможешь бегать на них даже сидя или лежа! Тогда уж они придут к тебе — боги, презревшие тебя, — Зевс, Гера и остальные, они станут восхвалять и превозносить тебя, льстить тебе и просить, чтобы. ты жил вместе с ними, чтобы вернулся в их крут, но ты смейся над этими разговорами, сынок, смейся, смейся и оставайся возле матери Геи, которая еще многому тебя научит!
Гефест, погруженный в мечты, кивнул.
— Я никогда тебя не покину, бабуся, — проговорил он.
— Дурак, — крикнула на него Гея, — разумеется, ты от меня сбежишь! Они будут хвалить тебя, будут тебе льстить, и ты пойдешь за ними — не обманывай себя! Я наперед знаю, на какую хитрость они тебя поймают, знаю, знаю наперед, а я старая женщина, и мне тебя не удержать! Но довольно болтовни! Я хочу дать тебе первый урок. Сегодня ты узнаешь, что такое руда. Видишь вон там, в самом низу, зигзагом идет темно-коричневая полоса, в которой что-то тускло поблескивает? Эта полоса содержит железо. Повтори: железо.
— Матушка, — взмолился Гефест, — матушка, я вдруг почувствовал, что ужасно голоден. Три дня и три ночи я летел сквозь воздушное пространство. Я погибаю!
— Кузнец должен есть, в этом ты прав, — подтвердила Гея. — Стало быть, я дам тебе молоко и мед, оливки, печень, кровь, чеснок и немного вина, а в придачу еще костный мозг медведя и слоновьи мозги. Ты должен стать хорошим кузнецом, маленький мой калека.
И вот Гефест прожил семь лет у прабабушки Геи. Она научила его всем хитростям и приемам его ремесла, а сама под конец стала маленькой, как мышь. За эти семь лет в царстве богов исподволь назревали перемены. Своеволие Зевса по отношению к его братьям и сестрам делалось все необузданнее и подчас становилось до того нестерпимым, что они начинали шепотом советоваться, как бы им избавиться от его господства. Посейдон и Аид страдали меньше других, потому что Зевс из-за сильных головных болей совсем перестал созывать совет, и боги оставались в своих владеньях и друг с другом почти не виделись. Однако шпионство Кратоса и наглое поведение Бии раздражали властителей моря и подземного царства.