Избранное
Шрифт:
— Ради бога, перестань волноваться. Я уже сказал — тебе пора перестать всех нас нянчить.
— Я должна пойти к ней, Пепе, я должна пойти к ней немедленно, но я боюсь.
— Мэри не из тех, кого легко сломить.
— Да. Но я боюсь не этого.
Прижимаясь к его груди, она всматривалась в темнеющую комнату, ища утешения и поддержки в знакомых предметах — в сердце Иисусовом, в подсвечниках, флагах и в портрете генерала, в стареньком диване и рогатых головах буйволов над померкшими окнами, за которыми скользили уже освещенные огнями паромы. В соседней комнате между четырьмя свечами лежал доктор Монсон. Она вспомнила вчерашний обед у Мэри, вспомнила, как они
— Боюсь, я больше не увижу прежнюю Мэри, — сказала она. — Я чувствую, что она уже стала другой, недосягаемой и чужой. Она там целый день одна, и никто из нас ей не понадобился. Как будто она снова кинула нас и даже не сказала «до свидания» — совсем как тогда, когда уехала за границу. О Пепе, я не могу забыть, как она молчала…
Она оборвала себя на полуслове, и они отпрянули друг от друга — в комнату стремительно вбежал падре Тони с застывшим от ужаса лицом.
— Звонила Кикай Валеро, — выдохнул он. — Она сказала, что в Кончу Видаль только что стреляли.
— Боже мой! — вскрикнул Пепе.
— Мачо? — спросила Рита.
Падре Тони кивнул.
— Кикай сказала, что, когда она была у Кончи Видаль, туда пришел Мачо. Она вышла в другую комнату, чтобы дать им возможность поговорить наедине. По ее словам, они не ссорились. Они просто спокойно разговаривали, как вдруг он выхватил пистолет, выстрелил в нее несколько раз, а потом застрелился сам.
— Оба погибли? — спросил Пепе.
— Он умер мгновенно, она еще жива — ее отвезли в больницу. Кикай говорит, что она в сознании и хочет меня видеть. Мне надо спешить!
И падре Тони торопливо вышел, потрясенный и страдающий — наконец он стал священником.
— Вот, значит, то,чего она ждала, — сказал Пепе.
Рита вздрогнула и снова прижалась к нему.
— Может быть, — в раздумье продолжал он, — если бы мы позвонили ей сразу же… если бы в это время не умирал отец…
— Не надо, не надо, не надо! — прошептала Рита, пряча лицо у него на груди.
— Надеюсь, Тони успеет, — сказал он.
Но когда Тони прибыл в больницу, Конча Видаль была уже без сознания. Ей сделали две операции и несколько переливаний крови, но это ее не спасло, и к утру она умерла.
ПЕЩЕРА И ТЕНИ
РОМАН
NICK JOAQUIN
Cave and Shadows Metro Manila, 1983
Перевод И. Подберезского ЧАСТЬ ПЕРВАЯ АВГУСТ В МАНИЛЕ Видение — краб на ниточке, которого прогуливала обнаженная девушка, — возникло в довольно густом полумраке коридора гостиницы, да и к тому же когда он, Джек Энсон, был в полуобморочном состоянии. Это случилось после завтрака. Приехав в город по малоприятному делу, он как-то скоротал бессонную ночь и встал чуть свет совершенно разбитый. Уже много лет ему не приходилось сражаться с незнакомой постелью. Наспех побрившись и умывшись, зевая в предвкушении кофе, он спустился в холл — и напрасно. Обслуживание только с семи часов. Тогда Джек Энсон вышел на улицу, и сразу же дыхание манильского августа обрушилось на него как удар. Удар пришелся не сверху — небо еще не просветлело, — а снизу:
Август с детства наводил на него ужас. Это был месяц, красный от пожаров, красный от крови, месяц амока, когда люди взрываются гневом, сходят с ума. В первый день августа ему обычно не позволяли ходить в школу, особенно если тот выпадал на пятницу и потому был зловещим вдвойне. Впрочем, в августе следовало остерегаться любого дня. Еще ребенком он догадывался, что этот предрассудок как-то связан с погодой: августовский зной был пронизан духом насилия. Пусть улыбнутся иностранцы, услышав, что в круглогодичной жаре филиппинцы ухитряются выделить пору, называемую летом; но все же с марта по июнь что-то и вправду есть похожее на старое доброе лето. Температура может подскакивать до высочайшей отметки, но это довольно сухая жара, она порождает всеобщее чувство веселья и расслабленности. Время фиест, время каникул.
С приходом дождей меняется настроение, меняется и характер зноя. Март человека жарит, август — варит. В этом кипящем месяце нет умиротворенности и благодушия тихого лета. Волны влажной жары набегают одна за другой, не давая вздохнуть. А если воздух непрозрачен и как бы затянут дымкой — жди беды. Он сгущается, темнеет, а потом, не выдержав перегрева, взрывается грозой, смерчем, тайфуном. Но буря не очищает и не охлаждает воздух. Влажная духота после нее становится совсем невыносимой. Земля источает миазмы. «Сингау нанг лупа»,говорят тагалы. «Дыхание земли». Бурные августовские наводнения делают его совсем удушливым. Чередование волн духоты и ураганов породило миф об августе как месяце насилия, и сейчас, в августе 1972 года, Джек Энсон вспомнил это, когда, шагая куда глаза глядят, вышел на авеню Рисаля.
Его отель находился в центре Манилы, в переулке, выходящем на улицу Карриедо, и через несколько шагов он оказался на перекрестке, где, несмотря на такую рань, уже стоял рев. Двойной ряд джипни [26] , огибая угол площади Гойти, заполнял авеню насколько хватал глаз, от старого кинотеатра «Идеал» до «Одеона» на пересечении с улицей Аскаррага. Крыши бесчисленных джипни сливались в сплошную ленту, тянувшуюся к свету, словно настилали дорогу для солнца, уже пламеневшего над городом.
26
Американские «виллисы», используемые как маршрутные такси; распространенный вид транспорта в Маниле.
Волны зноя, бившие теперь сверху, согнали Джека Энсона с открытого тротуара под аркаду. Но и тень раскалилась, и каждый шаг в ней был шагом в духовке, к тому же, несмотря на ранний час, уличные продавцы, выкликавшие свой товар, уже захватили половину тротуара, и прохожие должны были обходить их, сбиваясь в кучу и теснясь. И на каждом лице — все равно, веселом или мрачном, сонном или возбужденном — застыло такое выражение, словно у человека перехватило дыхание и он вот-вот задохнется.
Март человека жарит, август — варит. Ну за какие грехи наших предков, причитал мысленно Джек Энсон, мы в наказание обрели этот ад на земле?