Избранное

Цзинь Ба

— Да-да, и я буду очень рада видеть у нас мсье Юаня! — добавила девушка и улыбнулась, сверкнув белоснежными зубками.

Мои хозяйки увлеклись беседой со взрослыми гостями, а я начал занимать разговором девушку. Сначала она только отвечала на мои вопросы, потом начала расспрашивать меня. При этом она показалась мне не такой болтливой, как большинство француженок, в ее движениях и выражении лица было что-то от восточной женщины, мягкой и изящной. Видя, что мы нашли общий язык, хозяйки не стали тревожить нас и продолжали обсуждать с гостями какие-то материи. Мы же разговаривали полушепотом — чтобы не мешать другим и не быть услышанными.

Мне нравился ее смех, и я изо всех сил старался

развеселить ее. Каждый раз, когда она смеялась, на щеках у нее появлялся легкий румянец и алость губ подчеркивала белизну зубов. На сей раз она была одета в платье фиолетового цвета, усыпанное беленькими цветочками. Оно оставляло открытыми ее лилейные плечи и шею, украшенную золотой цепочкой.

Около четырех хозяйская дочь пригласила нас к столу в центре гостиной, заставленному чайными приборами и сладостями. Все расселись по обе стороны стола так, что я оказался как раз напротив нее. Чаепитие продолжалось без малого час. Все это время девушка большей частью молчала, лишь изредка улыбаясь и коротко отвечая на обращенные к ней вопросы. Беседу в основном вели ее дядя и старая хозяйка. Я старался прислушиваться к их разговору, но не мог удержаться и время от времени бросал взгляды на девушку. Она почему-то тоже то и дело поглядывала на меня. Наши взгляды тогда перекрещивались, мое сердце начинало колотиться, а щеки — пылать. Я пробовал улыбаться ей, и она не отводила взгляда, лишь лицо еще больше розовело. Жаль, что я не художник, а то бы я постарался запечатлеть на полотне ее облик, ее чарующие глаза.

Едва пробило пять, как она поднялась и ушла вместе с дядей и тетей. Я вернулся к себе наверх и вдруг ощутил озноб. Мне стало грустно, как будто я только что видел чудесный, прекрасный сон, а теперь из обители блаженства вернулся сюда, в это полупустое помещение, где я остался один-одинешенек.

В тоске и безделье прошло пять дней. На шестое утро к нам зашла ее тетка; перед уходом она позвала моих хозяек прийти к ней вечером, заодно пригласив и меня. Я, естественно, сразу же согласился. После ужина, в половине девятого, я в самом радостном настроении последовал за моими хозяйками.

Тот день выдался дождливым. Придя в дом тетки и не увидев девушки, я было расстроился, решив, что из-за дождя она осталась в школе. К счастью, моя мадам сразу же спросила о ней; тетушка ответила, что та пошла за молоком и скоро вернется. Я возликовал. И вправду, не успели мы рассесться, как вбежала она, такая оживленная и веселая. Она с улыбкой произнесла «бон суар», пожала мне руку — не слишком крепко, но и не небрежно — и вместе с нами села к столу. При свете лампы ее красота приобрела особый оттенок.

Женщины, как всегда, болтали без умолку, особенно ее тетушка, оказавшаяся большой хохотушкой. Иногда она тоже вставляла две-три фразы. В тот вечер мы сидели по разным сторонам стола и время от времени, улыбаясь, глядели друг на друга. Она расспрашивала меня о китайских обычаях, и я рассказывал что-то, стараясь ее рассмешить.

Потом мы откланялись, и моя хозяйка всю дорогу расхваливала мадемуазель Мари.

С тех пор я часто пользовался приглашением ее дяди и приходил к ним за книгами — обычно в воскресенье или в будни по вечерам. Были встречи и у нас с Мари, но сейчас я о них говорить не буду.

Любовь — это такой цветок, который растет очень быстро. Лишь бы росток с самого начала не вытоптали, а там — не успел оглянуться, а он уже вырос и созрел. Так было и в нашем романе с Мари: неизбежный момент приближался.

Одним воскресным вечером мы с ней вышли из кинотеатра. Было уже поздно, на опустевших улицах почти не встречалось прохожих. Наш путь лежал мимо моего дома. Я предложил ей зайти, но она отказалась, сославшись

на поздний час. Тогда я вызвался проводить ее — мол, на улицах небезопасно. Мы стали спускаться по склону холма, обсуждая только что виденный фильм. Затем я завел разговор о ней самой, о ее планах на будущее. Она пожаловалась, что отец обходится с ней сурово и хочет, чтобы она переехала в Париж учиться сценическому искусству, она же изо всех сил сопротивляется. Еще она сказала, что в мире нет никого, кто бы по-настоящему ее любил. Из глаз ее вдруг полились слезы, и она остановилась, прислонясь к придорожному каштану и тихо всхлипывая.

Мне никогда прежде не доводилось видеть девичьих слез, и я ни за что не поверил бы, что такое живое и милое создание может так горько рыдать. Я, конечно же, всячески старался ее утешить, но слова не помогали. Мной со все большей силой овладевало желание. Я придвинулся к ней еще ближе, обнял-ее и в волнении зашептал ей на ухо: «Мари, я люблю тебя, я скоро сойду с ума от любви!» Я не сводил с нее пылающего взора. Она не раскрывала рта, но лицо ее просветлело, а глаза говорили мне, что моя любовь находит отклик в ее душе. Поняв, что и она меня любит, я совсем осмелел и стал осушать поцелуями ее заплаканные щеки. Потом я поцеловал ее влажные губы, и она ответила мне страстным лобзанием. Тут я забыл обо всем. Прошлое, настоящее, будущее — все перестало существовать. Мир мог погибнуть, человечество могло исчезнуть — в тот миг мне все было безразлично.

Я довел ее до дома. На обратном пути мое настроение изменилось. Мне стало казаться, что во всем мире я единственный счастливый человек, что каждый встреченный мною предмет улыбается мне, желает удачи, завидует моему счастью. Я шел по пустым улицам, но не чувствовал себя одиноким.

Так мы превратились во влюбленную парочку. Мы встречались не реже чем через день. Поскольку в ее доме нельзя было не только обниматься и целоваться, но даже говорить о любви, мы выбрали укромное местечко для свиданий. Почти каждый вечер мы приходили в дальний угол парка и усаживались на каменную скамью. Мы говорили обо всем: о том, как мы будем объясняться сначала с дядей и тетей, потом с отцом, как будем просить у него согласия на брак, как проведем свадьбу, как поедем в Китай и устроим себе гнездышко на берегу Сиху. Дни проходили как во сне.

Но хорошие сны длятся недолго, и нельзя избежать предначертаний судьбы. Однажды во время очередного свидания я почувствовал, что у нее есть какая-то тяжесть на сердце. На мои расспросы она отвечала, что все в порядке. Она говорила это улыбаясь, но я заметил в ее улыбке что-то искусственное, хотя и не мог догадаться о причине. Это свидание несло на себе какой-то налет печали. Когда я обнял Мари и прижал к своей груди, в ее глазах заблестели слезы и она пробормотала что-то, чего я не понял. Вроде бы ее обижают и она просит у меня защиты. И хотя она продолжала утверждать, что все в порядке, я предчувствовал, что приближается нечто недоброе.

Действительно, на следующий вечер я не нашел ее на привычной скамье. Я прождал с восьми до полуночи, но она так и не появилась. Может быть, ее задержали неотложные дела, подумал я. Но и на третий день мое долгое ожидание оказалось безрезультатным. Я понял, что больше она сюда не придет, и побрел домой в полном отчаянии.

Я не знал, как быть дальше, сердце мое то подпрыгивало вверх, то падало вниз, то переворачивалось в груди. Наутро я встал около десяти и сразу после утреннего туалета спустился вниз. На кухне я столкнулся с дочерью хозяйки. Она сообщила, что накануне в полдевятого вечера Мари приходила проститься со мной и передала привет. Я вздрогнул: «Как, она уезжает? Куда же?» Тогда младшая хозяйка рассказала все по порядку.