Избранное

О'Фаолейн Шон

— Я полагаю, — живо возразил он, — ты отдаешь себе отчет, что всему Дублину известно, как ты изменяешь своему Михолу со мной?

— Не сомневаюсь, что любая из этих сучек готова грудь себе отрезать, только бы сейчас оказаться на моем месте.

Они встали и начали одеваться.

— Я полагаю также, ты едва ли можешь знать, какой кличкой тебя наградили?

— Какой?

Селия отвернулась, удар должен был обрушиться на ее обнаженную спину.

— Посольская подстилка.

Прошло пять минут; ни один из них не произнес ни слова.

Он засовывал в брюки рубашку, она, уже совсем одетая, только без платья, поправляла перед зеркалом пышные медно-каштановые волосы, когда

он ей сказал:

— Мало того, я полагаю, тебе ясно, что независимо от моего желания в один прекрасный день меня переведут в какой-то другой город, в какую-то совершенно другую страну. Что ты будешь тогда делать? Скажи мне разнообразия ради раз в жизни правду. Мне это очень бы хотелось знать. Так что же ты тогда будешь делать?

Она повернулась с расческой в руке, опершись задом на его туалетный столик, и смотрела, как он застегивает брюки.

— Умру, — сказала она просто.

— Это, — холодно заметил он, — именуется сотрясением воздуха, и не больше. Но даже если ты действительно умрешь, явится ли это достойным завершением любви, которую мы с тобой так часто называли вечной? — Теперь они стояли перед зеркалом рядом и, как давно живущие вместе супруги, расчесывали волосы — он свои черные, она свои рыжие. Она улыбнулась с легкой грустью.

— Вечной? Дрюжочек мой, разве в любви существует это прюлестное слово? Ты льюбишь меня. Я это знаю. Я льюблю тебя. Ты это знаешь. Мы всегда будем знать это. Люди умирают, но, если человека кто-нибудь льюбил, льюбимые не исчезают из жизни. Яблоко падает с яблони, но яблоня никогда не забудет пору своего цветения. Брак — иное дело. Ты помнишь, как он посоветовал тебе жениться только на ирландке? Не слушайся его! Если ты женишься на ирландке, тебе до самой смерти не отделаться от нее. А тебе ведь этого не хочется! — Она сняла со спинки стула платье и стала надевать его через низ. — Застегни мне молнию, дрюжок. Даже мой кошмарный муж… Ты представляешь? Вероятно, было же когда-то время, когда он казался мне привлекательным. Мы с ним ходили на яхте. Вместе играли в теннис. Он не последний был игрок. Кроме того, я родила ему двоих детей. Какое сегодня число? Они скоро приедут на каникулы. А сейчас у меня осталось к нему лишь презрение и сострадание. Они нас и связывают.

Растерянный, он подошел к окну, застегивая модный шелковый жилет. Он вспомнил, как еще студентом сидел в кафе часами, и в памяти один за одним возникали услышанные в те времена афоризмы о любви и браке. Брак начинается лишь тогда, когда кончается Любовь. Любовь распахивает перед Браком двери, сама же, выскользнув, убегает прочь. Стройте, стройте замок на фундаменте любви — рано или поздно он рухнет. Что она на это скажет? Брак одаряет Любовь нежностью, как уходящую гостью. Каждая affaire de coeur [87] заканчивается mariage de convenance [88] .

87

Любовная история (франц.).

88

Брак по расчету (франц.).

Он повернулся к ней, одернул пиджак, стал искать свои ключи и шляпу. Она заглянула в сумочку, проверила, на месте ли ее ключи и кружевной платочек, вынула перчатки, еще раз поправила шляпу. Ему многое в ней нравилось, и в том числе то, что она всегда носит шляпу.

— Ты сказала мне неправду, Селия, — проговорил он тихо. — О нет, нет, не о том, что ты любишь

меня. В этом я не сомневаюсь. Но когда ты себя убеждаешь, что причина, по которой ты не в состоянии с ним расстаться, — это сострадание, ты просто-напросто оправдываешься перед собой за то, что не отвергаешь брак, имеющий несомненные выгоды.

Она с любовью ему улыбнулась.

— Ты позвонишь мне завтра, мой дрюжочек?

— Конечно.

— Я так льюблю тебя, мой милый.

— И я люблю тебя.

— Так до завтра.

— До завтра, дрюжочек.

Как обычно, она вышла первой.

Прошло около двух лет. Больше года назад он был переведен в Брюссель. Каждый раз, когда ему удавалось выпросить себе отпуск, а ей уговорить какую-нибудь родственницу поухаживать за ее прикованным к постели Михолом, теперь уже вернувшимся домой, они летели повидаться в Париж или в Лондон. Он всегда заботливо осведомлялся о здоровье ее супруга, а она со вздохом отвечала, что, судя по уверениям врачей, «он будет жить вечно». Однажды в Париже, когда они проходили мимо церкви, у него мелькнула одна мысль, и он спросил ее, бывает ли она у исповеди. Селия засмеялась и уклонилась от ответа, но позже, в тот же день, Ферди задал вопрос вторично.

— Да. Раз в год.

— Ты рассказала о нас своему исповеднику?

— Я рассказала, что муж мой тяжко болен и не встает с постели. Что я люблю другого человека. Что у нас роман. И что я не в силах тебя бросить. Я в самом деле не в силах, дрюжочек.

— И что он сказал на это?

— Все они говорят одно и то же. Это тупик. Лишь один милый старый иезуит дал мне каплю надежды. Он сказал, что я могу, если хочу, молиться богу, чтобы муж мой умер.

— И ты молишься об этом?

— Сердечко мое, для чего? — спросила она лукаво и погладила курчавые волосы у него на груди. — Ты ведь сам мне когда-то объяснил: все это было предусмотрено еще за много миллионов лет.

Он возвел взор к потолку. При всем своем атеизме на ее месте он молился бы от всей души, ибо речь шла о любви. Правда, она не сказала прямо, что не молится об этом. Может быть, молится? В одной фразе — две увертки. Нет, ни один смертный не в силах больше это переносить. Снова эти ирландские штучки. Ну что ж, он тоже выдаст номер. Он нежно написал ей в Дублин: «Ты любовь всей моей жизни!» И представил себе, как она пылко восклицает: «Ты тоже, мой дрюжочек!» В письме, которое он получил, было написано: «Я это знаю!» Спустя полгода и приложив немало усилий, он добился, что его перевели из посольской службы в консульскую и отправили в Лос-Анджелес. Там он нашел утешение в лице прелестного создания по имени Рози О’Коннор. Когда кто-нибудь подшучивал над его пристрастием к ирландкам, он обычно отвечал, всплеснув руками: «Сам не понимаю, что я в них нашел. Врут ужасно. Ни капли романтики. И при этом неверные жены и неверные любовницы тоже!»

ЗАРУБЕЖНЫЕ ДЕЛА

1

Даю образчик его зрелого красноречия в баре Ирландского клуба старших офицеров, хотя сам Джорджи Фредди Эрни Берти Аткинсон высокомерно забракует это посягательство на неповторимый оригинал, эту пачкотню, припечатав ее, смотря по настроению, либо итальянским словцом «un pasticcio» [89] , либо французским «un pastichage», либо старофранцузским «past'e» («Как говаривали при Капетингах»), либо латинским «pasta» («Как мог сказать Цицерон»), либо греческим «».

89

Стряпня, мазня, пародия.