Избранное
Шрифт:
— Пэдди! Насчет этой шубки! Надеюсь, ты не считаешь, что я веду себя как пошлая бабенка?
— Пошлая? Ты? С чего ты взяла?
— Ну, какая-нибудь nouveau riche [73] . Ведь шубка нужна мне вовсе не для форсу. — Молли подалась вперед и с жаром сказала: — Знаешь, для чего она мне нужна?
— Чтобы не мерзнуть. Зачем же еще.
— Ну да, это тоже, наверно. Да, — коротко подтвердила она. — Но пойми: теперь нас станут приглашать на вечера, приемы и все такое. А мне — мне
73
Богач-выскочка (франц.).
— Ясно, — сказал Пэдди, но она знала — ничего ему не ясно.
— Видишь ли, — пустилась она в объяснения, — мне нужна вещь, которая сгодится на все случаи. Шубка нужна мне не для шика. (В голосе зазвучало презрение.) Ее набросишь — и иди куда угодно — одета не хуже других. Понимаешь, под шубку можно надеть даже старье.
— Что ж, звучит вполне логично.
Он вникал в вопрос о шубке с той же серьезностью, с какой вникал бы в записку о проекте обводных путей. Она откинулась на спинку стула, довольная, с видом женщины, которая все обосновала и может считать, что совесть ее чиста.
Но тут он все испортил.
— А скажи, пожалуйста, как обходятся женщины, у которых нет шубки? — спросил он.
— Они одеваются.
— Одеваются? Разве не все вы одеваетесь?
— Ах ты, глупышка! Они просто больше ни о чем не думают. А у меня нет на это времени. У меня на руках хозяйство, и потом, чтобы одеваться, надо иметь кучу денег. (Тут она заметила в его глазах искорку, видимо означавшую, что сорок фунтов тоже не кот наплакал.) Точнее, они накупают себе костюмов по двадцать пять фунтов. Полдюжины, не меньше. Тратят на туалеты пропасть времени и только о них и думают. Для того и живут. Вот женился бы на такой моднице, так знал бы, что значит одеваться. Шубка тем и хороша, что накинула ее — и выглядишь не хуже любой завзятой франтихи.
— Вот и превосходно! И купи себе шубку! — Он явно уже не испытывал восторга: шубка, как он теперь усвоил, вовсе не шикарная вещь, а практичная. Он пододвинул к себе папку с проектами. Надо взглянуть, что за пирс собираются сооружать в Керри. — Не будем упускать из виду, что шубка — это еще и красиво и тепло. Да и простужаться не будешь.
— Да, да! И еще шикарно! А как же! Удобно! Да! И все на свете! Да, да!
И она выбежала из комнаты, хлопнув дверью, и помчалась в детскую; укладывала детей, словно швыряла кули с торфом. Когда она вернулась, муж сидел, склонившись над чертежами и справочниками. Она принялась латать пижамку сына, но, повозившись немного, подняла ее на свет и посмотрела. Потом с отчаянием опустила на колени и перевела взгляд на ворох отложенного для починки белья.
— Когда-нибудь, когда от меня уже и косточек не останется, изобретут, дай бог, вечные пижамы, которые можно будет протирать, как клеенку, а латать при помощи клея.
Она уставилась на тлевший
— Пэдди!
— А?
— Меньше всего я хочу, чтобы кто-то думал, будто я могу, при любых обстоятельствах, невесть что из себя воображать.
Она смотрела на мужа выжидающе. Тот не поднимал от чертежей головы.
— Клянусь тебе, меня воротит — просто воротит от этого новомодного выдрючивания.
— Так и надо.
— От этих жен, которым кажется, они недостаточно высоко вознеслись, пока не приобрели меховое манто.
Он пробубнил что-то над картой с пирсом.
— И что бы ты или кто другой ни говорил, а в меховом манто есть что-то пошловатое. Бесформенное оно какое-то. Особенно из ондатры. Я-то хотела шубку из черной мерлушки. Конечно, то, что надо, — это оцелот. Но он немыслимо дорогой. Настоящий. А искусственный я в жизни на себя не надену.
Он искоса взглянул на нее, на мгновение отрываясь от чертежей.
— Ты, кажется, прекрасно разбираешься в мехах. — Он откинулся на спинку стула и благосклонно усмехнулся. — Вот уж не знал, что у тебя все это время шубка была на уме.
— У меня? На уме? Только не у меня. Что ты хочешь сказать? Не говори глупостей. Просто мне нужна приличная вещь, чтобы было в чем поехать в театр или на бал, вот и все. А ты — на уме!
— Ну а чем плоха эта твоя штуковина с пушистым мехом на рукавах? Ну эта, переливающаяся, с, как их там, блестками, что ли?
— Эта?Ходить в этом!Господи милосердный! Да не говори ты о том, в чем ничего не понимаешь! Я ношу ее четырнадцать лет. Наряд моей бабушки на собственных похоронах.
Он засмеялся:
— Раньше ты ее любила.
— Раньше. Когда мне ее купили. Честное слово, Пэдди Магир, временами ты…
— Ну извини. Извини, извини. Я не хотел тебя обидеть. А сколько стоит оцелот?
— Фунтов восемьдесят пять — девяносто самое малое.
— Ну так почему бы нет?
— Скажи мне честно, Пэдди. Только честно, понимаешь? Ты всерьез думаешь, что я могу таскать на себе восемьдесят пять фунтов?
Магир провел карандашом черту на карте, урезая пирс на пять ярдов. Любопытно, пропустит ли это главный инспектор графства?
— Точнее, вопрос стоит так: устроит ли тебя мерлушковая шубка? Какого, ты сказала, она цвета? Черная? Странный цвет для овцы.
Он с досадой стер нанесенную черту: если срезать пять ярдов, пирс будет коротковат при отливах.
— Мех красят! — крикнула она. — Его и коричневым можно сделать. Из овечьей шкуры разные выделывают меха. Вот каракульча — мех неродившихся каракулевых ягнят.
Это его пробрало: в нем возмутилась добрая крестьянская кровь.
— Неродившихся! — воскликнул он. — Как же так? Что же, их…
— Да-да! Разве не мерзость? Клянусь небом, Пэдди, я сажала бы в тюрьму всех, кто ходит в каракульче. Всё, Пэдди, я решила. Я не могу покупать себе шубку. И не буду. И конец.