Шрифт:
Новеллы о любви
Платформа «Тайнинская»
Электричка фыркнула и тронулась с места. Их толкнуло от ее движения. Они схватились за спинки вагонных скамеек и сели друг против друга.
Жена полезла в сумочку за журналом, а Макаров посмотрел в окно и подумал, что когда-то ездил по этой дороге очень часто. Три года подряд родители снимали в Хотьково дачу и он их навещал. Проходило лето, начиналась осень, из электричек исчезали последние дачники, платформы пустели, перелески становились прозрачными,
Жена разглядывала фотографии в журнале и с легким волнением думала о встрече с теткой. От наставлений старуха не откажется ни за что, и придется выслушивать, что оба ее мужа были положительными и непьющими, а сама она – женщина обеспеченная и самостоятельная.
Макаров вызывал у жены опасения. Запросто мог выпить всю теткину наливку, не поддержать разговор и ляпнуть что-нибудь невпопад. И еще надо было заставить его потащить домой килограммов десять яблок.
По вагону без конца шлялись продавцы ручек, зубной пасты и чудодейственных средств для похудения. Крепенький седой мужичок уверенно объявил, что похудеть можно раз и навсегда.
Макаров тем временем разглядывал в окно городские новостройки и думал, что у тетки его усадят за стол и будут разглядывать всем семейством, как слона в зоопарке. Сначала недовольно поморщатся, а потом объявят: «Все! Теперь ты наш!».
– Платформа «Тайнинская»! – объявили из репродуктора. – Следующая остановка – станция «Мытищи».
«Ну, да, именно здесь и было», – подумал Макаров. Вон там, на фоне больших серебряных букв названия платформы стояла необыкновенно милая девчонка с удивительными спокойными глазами. Он всегда искал и ждал именно такую. На ней было синее платьице с короткими рукавами. Она ежилась от холодного ветра и вглядывалась в окна вагона, как будто старалась кого-то увидеть. Мальчишка в желтой куртке с поднятым воротником стоял рядом и собирался что-то ей сказать. Она не хотела с ним разговаривать. Он был ей не интересен.
В тот миг Макарова единственный раз в жизни охватил трепет. Это был миг, когда сбываются мечты, когда хочется жить вечно.
Но электричка вдруг дернулась и тронулась с места. «Как же так? Почему?» – вскрикнул Макаров. Что за безумие?
Надо было что-то делать. Макаров выскочил в тамбур, прижался лбом к стеклу и попытался отодвинуть дверь. Пальцы скользили по жесткой резине уплотнителя и срывались. Ничего не получалось. Он вспомнил о стоп-кране. Но поезд уже грохотал по мосту. Сердце готово было разорваться.
Двери сдвинулись, и вагон опять качнуло.
Мать что-то говорила о тетке и ее яблоках, вспоминала жена, а мальчишка в желтой куртке стоял на этой самой платформе, чуть подняв голову. У него было необыкновенное лицо – красивое и благородное. Он был самым лучшим на свете. Он был печален. Ему надо было сделать несколько шагов, и все могло сложиться по-иному. Но он их не сделал. И вагон тронулся. Кто-то побежал в тамбур, заорал, чтобы поезд остановили, и принялся колотить руками в двери. И вдруг показалось, что вот-вот раздастся спасительный скрежет тормозов и произойдет долгожданное и главное в жизни. Но поезд безжалостно рванулся вперед. Озарение разорвалось. Захотелось закричать от боли. Мальчишка остался один. Смазливая
Была осень, молча закивал Макаров. День заканчивался, и солнце пятилось к горизонту.
Сердцебиение
Обладание ею имело бы для него большое значение.
Разумеется, он вспомнил об этом не сразу. Для начала ему пришлось воскресить в памяти ее имя. Только после этого он подумал: «Разве? Имело значение?». И поспешил убедить себя в том, что все было совсем не так. В доказательство им был предъявлен ничего не значащий, невинный разговор между ними. – Она о чем-то спрашивала, он отвечал без всяких задних мыслей. У ее подъезда они расстались. Но воспоминание о подъезде оказалось крайне неудачным. С невинными разговорами оно никак не вязалось.
Да, вот – она! Ирочка, Ирина, а ныне – в особо крупных размерах – Ирина Игнатьевна.
– А я опять сюда, к маме переехала, – громко и бодро говорила она. – И ребята мои здесь в школе учатся. Только не в моей, а в новой – на той стороне. А ты из наших никого не видишь?
Он пожал плечами, собираясь что-то сказать, но не успел. Она заговорила снова:
– Ну, ваша школа всегда считалась «не очень». А наша, наоборот – гремела. «Новая» тоже очень хорошей считается. Ее все хвалят.
К платформе подскочила электричка. Двери визгливо открылись и на платформу вывалилась толпа. От тесноты они попятились к стене.
– Столько дел сразу свалилось! Жуть! – говорила она, приближаясь к нему и не давая толпе разделить их. – Квартиру ремонтировала, холодильник на дачу отправляла, с материной пенсией разбираться ходила… А с этим холодильником у меня вообще кошмар! Он у нас с шестьдесят первого года. И морозил отлично, и ни разу не ремонтировали. Как они мне его стали двигать, ну, думаю – всё! И дорога такая ужасная. Одни колдобины. Приезжаем, затаскивают они его на терраску, включаю – не работает! Я им сразу сказала: а кто виноват? Ведь вы взялись везти!
Ирочку знал весь микрорайон. Она не пропускала ни одного «вечера» в окрестных школах, занималась на стадионе сразу в двух секциях и почти каждый день приходила в скверик у кинотеатра, где принято было собираться. Никому и в голову не пришло бы с ней знакомиться. В этом просто не было необходимости, – она заговаривала со всеми сама. Но если не приходило в голову знакомиться, то и нужды не было приглашать в кино или провожать домой. Никто к этому не стремился еще и потому, что Ирочке было далеко до микрорайоновских красавиц.
– А я недавно Богданухина встретила, – сказала она. – Ты его знаешь. Он на три года старше нас. На мотоцикле всегда гонял. Он когда-то за мной бегал. Еще до тебя.
Вот вам и открытие. Здрасьте, приехали. Бегал за ней! Да еще, оказывается, после какого-то Богданухина. Ну, если это так угодно назвать – пожалуйста. Но вначале и в мыслях не было завести с ней какие-то особые отношения. Просто у нее всегда была эта дурацкая манера обращаться к малознакомым, как к закадычным друзьям. Услышит от кого-нибудь имя и тут же скажет: «Ну, Веня, ну, подвинься». Или: «Сереж, а чего-нибудь еще сыграй».