Избранное
Шрифт:
— Вот…
Женщина долго разглядывала вещицу, а потом, ласково улыбнувшись, попросила:
— Подарите ее мне.
— Конечно, — заторопился Семен, испугавшись, что сейчас ему больше не о чем будет говорить. — Бери. А делаю я их так. Березы растут от комля красиво, так я им помогаю даже, а потом выпиливаю кусок нижний, обтачиваю. Вот и получается. А вы куда же плывете?
— Далеко.
— А я вот до Киренска. С другом. Родня там, — соврал Семен, потому что, если бы она спросила его, зачем он едет в Киренск, он бы не мог сказать, что
— Киренск… Красивый городок… Скоро рассвет. Знаете что, пойдемте, вы проводите меня до каюты. И вам ведь отдохнуть надо. Киренск, наверно, скоро.
Они молча дошли до ее каюты, а когда она открыла дверь — вошли оба…
…Рассвет размывал огни. Пароход мягко подваливал боком к отсыревшему за ночь причалу. Шумела вода, а на мостике капитан кричал в жестяную трубу. С десяток заспанных пассажиров сошло на берег. Они — последними.
— Вот и все, — сказала женщина, улыбаясь маленьким ртом. Зубы поблескивали бело и влажно. — Семен…
— Когда мы встретимся еще?
— Не знаю… Да и зачем? Впрочем, давайте в ту навигацию. В самый первый рейс на «Ленинграде»…
Заработала машина. И снова зашумела вода. Семен крепко обнял ее, маленькую, сильную. А потом, когда пароход начал отходить, вдруг вспомнил самое главное. Он закричал, сложив ладони рупором:
— Как тебя звать?!
С мостика, свесившись через поручни, скалился матрос:
— Дунька, дурак!
Семен не обратил внимания. Она медленно шла вдоль борта. Просто так. И не махала рукой. Потом к Семену подошел Антон и спросил:
— Ты чего это?
— А-а, — сплюнул Семен и, не понимая, что с ним происходит, с размаху сел на песок, обхватил голову руками.
Потом было так. Сон придумал конец.
…Музыка играла все громче и громче. Семен стоял у зашторенной двери салона и боялся открыть ее. Неужели она? Сейчас Семен откроет дверь и увидит маленькую головку со светлыми, чуть волнистыми волосами, черный свитер.
Салон был пуст. В пепельнице на столе дымилась кем-то не затушенная сигарета, и столбик дыма тянулся вертикально. На месте пианино стоял столик с радиоприемником. Зеленый глазок его подмигивал, а невидимый рояль рассказывал все ту же грустную, незнакомую Семену историю.
«Ленинград» скользил в ночь. Желтая луна тонула в реке. И, как тогда, до нее было совсем близко. Всего три волны.
Семен проснулся. Захотелось курить. Заворочался в узкой палатке.
— Ты чего? — спросил Чаров.
— Мерещится всякое.
Семен прислушался:
— Дождь, кажись, перестал…
— Ага, вроде…
— Пойду погляжу.
Он распутал полог палатки и на коленях выбрался наружу.
К ногам сразу же прижался Макс. Завертелся, запрыгал, забрызгался со шкуры росой. Небо опрокинулось над гольцами, светлое от звезд. Жирная лунища зависла над перевалом.
— Вылазь, Романыч…
Романычем Семен кликал Чарова только в минуты лучшего своего настроения.
Чаров
— Утром берем перевал — и домой. Дня за три доковыляем? Как ты, Семен?
— По мне, хоть когда.
Чаров с хрустом потянулся, сделал несколько приседаний, разминая ноги.
— Придем на станцию, помоемся в источнике, постряпаем, выпьем за конец полевых… Эх, хорошо!
— Да уж, — сглотнул набежавшую слюну Семен. — Напиточки примать охота. С устатку. А после я дёру из заповедника.
— Не нравится? — спросил Чаров.
— Не то слово. В горах, на канавах, я в пять раз больше снимаю денег. Потом же, свои там… А тут слишком интеллигентно…
Чаров расхохотался:
— Здесь интеллигентно! Ну ты и скажешь! Одичали, не жрем, обросли, да и словесность наша… Интеллигентно!..
— Кому как… В общем, не с руки мне это егерство. На баловство смахивает. Травки-муравки разные. А там я путное искать буду. Может, месторождение какое… А што? Ведь находят…
Залезли в палатку. Закурили. Семен, подумав, спросил:
— Романыч, вот ты грамотный. С образованием. А тоже не все у тебя полированно выходит. Неужели тебе в городе неохота жить?
— В городе, говоришь? Видишь ли, Семен, ну как бы это тебе объяснить попроще… Здесь я себя лучше чувствую. Тайга меня кой-чему научила… А главное, конечно, цель у меня есть…
— Какая такая цель?
— Работу закончить. Кой-чего подытожить… В Сибири нынче, сам знаешь, большие дела… хорошие…
— А-а… А я вот думаю до весны повкалывать в горах инженером-кайлографом да к матушке съездить. Давно не видал…
— И не переписываетесь?
— Нет.
— А чего? Ты только не обижайся на допрос…
— Да так… Дело прошлое. Давай-ка лучше чаек справлю.
Огонь медленно разгорался. Чаров сидел возле палатки, наблюдая за ловкими действиями Семена. Свет выхватывал из сумрака то его руки, то кудлатую голову с низким лбом, глубоко посаженными глазами и сильным, крыластым носом. Борода Семена спорила с костром желтизной, и Чарову стало грустно оттого, что скоро придется расстаться с этим немногословным, странным человеком.
— Семен, — окликнул он егеря, — а как ты сам себя считаешь — хорошим или плохим?
Семен, не оборачиваясь, сплюнул в костер, потер ладони.
— Я разный, начальник.
Перевал взяли скоро, хорошо поев перед высотой. Ради такого случая Чаров расщедрился на две банки тушенки и лапшу. До самого вечера шли горной долиной, постепенно спускаясь в тайгу, и к ночи, когда вот-вот должен был начаться весь день собиравшийся дождь, выломились на Кудалкан, холодную непутевую речуху. Здесь еще километра два им везло, попалась добрая тропа. Умаялись зверски — как-никак, а за плечами килограммов по тридцать с лишним. Одна палатка, впитавшая в себя влагу, тянула черт знает сколько. Ее нес Чаров, крупно вышагивая впереди Семена.