Избранное
Шрифт:
Старик швырнул в песок недокуренную сигарету, поднялся и ушел.
В полдень, когда он лежал на песке возле самого дома, поленившись пройти до одной из открытых им укромных бухт, на пляже появилось новое, неизвестное ему лицо: женщина в легком сине-белом полосатом платье из двух частей, широкополой шляпе с красной ленточкой, вымпелом вьющейся на легком ветерке. Под мышкой у нее было ярко-красное полотенце, в руке — сумка из рогожи; нога за ногу, ступая на высоких каблуках, только что сошедших с городского асфальта, она спустилась к морю. Приезжий рассматривал ее снизу, с земли, словно пес, улавливая дразнящий, сильный распространяемый ею за пах, столь необычный
Незнакомка оглядывалась, присматривая себе местечко поровнее и почище. Тщательно расстелила большое мохнатое полотенце и, отстегнув на поясе юбку, освободилась от нее, размотав, словно рулон полотна. Затем спустила с плеч верхнюю часть платья, и все это сложила рядом. И осталась в черно-белом полосатом, как зебра, купальном костюме.
Солнце прошло уже половину небосклона, но стояло еще высоко. Оно било ему прямо в лицо, и против света он видел лишь ее силуэт, словно бы вырезанный из черной бумаги. Женственным, мягким движением, завершая ритуал раздевания, она сняла с себя туфли и, будто перебегая к кровати, мелкими шажками прошла те несколько метров, которые ее отделяли от мори. Попробовала воду ногой, остановилась, вода не доходила еще ей и до колен, и принялась рассматривать изучающим взглядом пляж, лодки, сети и дома на берегу. Купаться она передумали; видимо, море пришлось ей не по вкусу, сильно загрязненное и этой части залива и пропахшее рыбой и прелыми водорослями. Женщина возвратилась к красной подстилке на песке, повернулась лицом к солнцу и застыла изваянием на постаменте, закинув руки за голову, грудью вперед, подобрав живот, упругая и крепкая, как юноша-спортсмен. Совершив это обрядное приветствие морю и солнцу, она преклонила колени к молитвенному коврику-полотенцу и вытянулась на нем, прикрыв глаза от солнца шляпой.
Пригревшись на песке, приезжий лежал в блаженном оцепенении, а в десяти шагах от него дворовый пес так же неподвижно распластался на припеке, повернув морду в сторону женщины. Они как бы составляли три фокуса в треугольнике разно сторонней заинтересованности: за ними, в домах и огородах, протекала будничная сельская жизнь, но для них она на время умерла, замолкла и исчезла, отодвинувшись за грань их восприятия.
Новое лицо, вторгшееся в этот сельский полдень, было частицей какого-то другого, внешнего мира, покинутого им, по его представлениям, не менее полувека назад. Своим раздражающим запахом, цветом и покроем одежды, резко отличавшейся от черных платьев и платков, походкой, столь непохожей на тяжелую поступь местных женщин, лениво волочащих ноги по песку, и чем-то еще, неопределенным и неуловимым, что она излучала, незнакомка производила впечатление фантастического, нереального существа, явившегося из другой галактики.
Вот она приподнялась на локтях, надвинула шляпу на глаза для создания нужной ей тени и вытащила из сумки книгу и темные очки. Попробовала читать. Но недолго. Чтение у нее тоже не пошло; полистав книгу, она решительно захлопнула ее. Собрала свои вещи, встала и, тонкая, с осиной талией, снова завернулась в юбку. Поправила волосы и двинулась по тропке вверх, потом исчезла; божественное видение, скрывшееся за театральным занавесом.
Приезжий тоже оторвался от песка и побрел домой. За ним, принюхиваясь к его следам, поплелся дворовый пес.
Никто о ней ему ни словом не обмолвился: ни встречные, ни Стана, словно ее тут и не было. Может, это была иностранка — спустилась в одиночестве на пляж, оставив компанию за столиками, или случайная проезжая из Новиграда. Впрочем, не все ли равно.
Тем не менее он с необычайной поспешностью собрался к Миле, вырядившись по этому поводу в чистые штаны и новую рубаху.
Над тропой между оградами, казалось, витали волнующие запахи; красная нитка, выдернутая
Он заторопился к толпе. При его приближении люди загалдели еще громче, но из их бессвязных выкриков ничего нельзя было понять.
— Кто бы мог подумать? Вроде был вполне нормальный, когда я видел его в последний раз.
— Кто знает, может, так ему и лучше? — подал голос Миле, появляясь из внутренних помещений в своем неизменном фартуке.
— Ему, может, и лучше, да нам он работы задал, — возразил Капитан. — Будь это на корабле, его бы мигом под воду спустили. А тут что с ним делать?
Расступившись, они приняли приезжего в круг загадочных, отчужденных лиц. Они ждали вопросов. Но отвечали недомолвками и с околичностями, с неохотой скопидомов делясь своей собственностью.
После полудня, пока приезжий загорал на пляже, пастухи в капитанской маслиновой роще, что неподалеку от села, обнаружили блаженного Николу Машова висящим на дереве. Он удавился на привязи от той коровы, что сорвалась в канаву. Теперь вот дожидались милиции, которая должна произвести обследование; они еще час назад сообщили телефоном в Новиградское отделение, но пока никто не является. Без разрешения милиции мертвеца нельзя снять с дерева, а пора бы его передать родне, потому что на такой жаре от него уже дух нехорошей пошел.
— Когда нужны, их не дозовешься, зато, когда их меньше всего ждешь, они тебе так на голову и свалятся.
— Вон, кажется, едут! — возвестил кто-то. В облаке пыли, оповещая о своем приближении сиреной, от развилки спускалась милицейская машина. Не успел шофер притормозить, как из нее вылез дородный милиционер.
— Где он?
— Здесь, над дорогой. Вон в той маслиновой роще.
— А ну, веди нас туда! Доктор должен скорее возвращаться; его больные в поликлинике ждут.
Пошли. Впереди Уча и Капитан, следом двое милицейских, между ними, арестантом, шагал маленький кривоногий рыжий доктор с огромным саквояжем в руках. Остальные гурьбой повалили за ними. Внизу остались только Миле и приезжий, считавшие лишним мешаться не в свои дела. Испуганный и встревоженный, как все молодые, учуявшие в воздухе близкую смерть, Миле прошел за стойку и вынес ракию. Он ощущал потребность пить и говорить.
— Когда-то он у нас один из самых завидных парней был, — рассказывал Миле. — А свихнулся, как из армии пришел; задумался, притих, да так с тех пор и не разговорился. Капитан болтает, из-за того, мол, что брат с его невестой путался, пока Никола в армии служил. Знаете, такой хромоногий, кривой, проходит тут иной раз.
— Миле! Эй, Миле! — окликнул его кто-то со второго этажа.
— Э-гей! — отозвался он. — Нужно что-нибудь?
— Подай пива. Пить хочется до смерти.
Сверху на веревке спустилась плетеная корзинка и аэростатом закачалась в дверях. Миле вытащил из-под стойки две бутылки и поместил в корзинку, точно яйца в гнездо.
— Готово! Тащи!
Корзинка поплыла вверх. Миле с порога дирижировал подъемом.
— Родственница из Белграда приехала к нам; и, которую мы ждали, когда вы здесь появились. Задержалась в Новиграде. Погостит у нас тут с дочкой.
Смеркалось, когда возвратились милицейские с доктором в сопровождении Капитана и Учи. Развернувшись на узкой дороге, джип рванул, непрерывно гудя, как пожарная машина.
Капитан с Учей сели за стол и потребовали пива. Но оно не шло им в горло. Капитан отпил глоток и выплюнул на землю.