Избранное
Шрифт:
«
Под текстом помещалась фотография — нечто неясное, расплывчатое и темное, нечто совершенно неразборчивое.
«Существует мнение, что причиной столь необычного появления кита в наших водах послужили сильные морозы, которые и загнали сюда морское чудовище. Здесь оно заблудилось среди островов и теперь ищет выхода в открытое море. Предполагается также, что кит разогнал рыбу, чем и объясняются плохие уловы, наблюдавшиеся в последнее время. Рыбаки решили организовать отлов кита, рассчитывая в случае удачи покрыть понесенные ими убытки».
Итак, его еще не выловили! И, памятуя о том инстинктивном протесте, который вызвали во мне слова хозяйки, я наслаждался видом неразборчивой мазни, якобы изображающей кита, и радовался, что он еще на свободе. Я встал, оделся и, почти сожалея, что не встретился с ней в холле и потому не имел возможности высказать ей все это в лицо, швырнул газеты на стол, нахлобучил шляпу и вышел на улицу.
Был теплый вечер, и настроение мое сразу улучшилось. Оказывается, такая малость — сознание своей правоты — способна вернуть человеку доброе расположение духа. Я ликовал в душе, находил, что работать с моим сослуживцем одно удовольствие, и мы быстро покончили с делом. Я почему-то ждал, что и он заговорит про кита. Мне даже показалось, будто он порывался сказать что-то на этот счет, но в силу каких-то причин, а вернее всего, потому что предмет этот представлялся ему сущей бессмыслицей, осекался. Я чуть было не поддался искушению пожаловаться ему на наше общество, жадное до сенсаций, и обругать наши газеты, которые не могут найти себе более достойное занятие, чем плести небылицы про китов. Мне захотелось похвастать, что я сейчас же раскусил подлинную суть вздорных басен квартирной хозяйки, но раздумал — еще решит, будто меня и вправду занимает этот кит. И тут же, не впервой нарушая данное самому себе слово, выложил ему все слышанное от хозяйки да еще, стыжусь признаться, и от себя добавил кое-что.
— И какими только глупостями не забивают мозги несчастным читателям, — негодовал я. — Пичкают китами, а публика — ее стоит поманить чем-нибудь заграничным, новым, грандиозным и необычайным, — она уже готова все забыть и не видит ничего у себя под носом. Вот хоть бы наши улицы взять — все они завалены снегом, а скоро будет таять, но никто и не думает засучить рукава и расчистить хотя бы тротуары… — Я все говорил и говорил, гораздо дольше, чем следовало бы, хотя мои остроты не воспринимались собеседником, а язвительные замечания не находили у него отклика. Он только смотрел на меня своими зелеными глазами с воспаленными веками и кивал головой.
— Надо же! — сказал он. — Даже неловко. И как это я проглядел про кита! А ведь, кажется, регулярно читаю газеты. Надо будет непременно отыскать эту заметку и прочесть.
И это все, что я от него услышал. Мне показалось, он заторопился домой только ради того, чтобы побыстрее добраться до газеты. Отказался от моего предложения зайти в кафе чего-нибудь выпить, не пожелал пройтись и продолжить наш разговор, в результате я вернулся домой в прескверном настроении, но с твердым намерением отныне ни с кем не вступать в беседы о ките, даже если кто-нибудь сам заведет о нем речь. С этим я заснул в холодной комнате.
Проснулся я словно после
— Вчера я много думала о вас. Почти весь день.
— Вот как?! — изумился я. — Чему же я обязан?
— Да так! Читала газеты, ну и пришла мне в голову мысль, что вы ведь из Приморья. Вы уже читали про кита?
Я оскорбился! Какое отношение я имею к киту и чем это, интересно знать, он меня напоминает? Но не только это заставило меня презрительно отмахнуться. Тут сыграло свою роль и мое решение не вступать ни в какие разговоры о ките, и суровый отпор, данный мной хозяйке, и мой вздорный нрав, внушающий мне непреодолимое желание хаять то, что хвалят другие, какое-то свойство моей натуры, мешающее мне вместе со всеми самозабвенно орать «да здравствует!» или «браво!», какой-то злобный, тайный, внутренний протест, заставляющий меня хохотать, когда положено иметь печальный вид, и бессознательно кривить в усмешке губы тогда, когда по законам приличий и соответственно значению момента следовало бы по примеру окружающих изобразить на лице сосредоточенную скорбь, — и поэтому я не нашел ничего лучшего, как недостойно и бессмысленно солгать, пожав плечами:
— Нет, не читал. А где это было?
Я понял, что погиб, но было поздно: пути к отступлению были отрезаны. Рядом, за соседним столом, сидел тот самый сослуживец, с которым я вчера работал; он все слышал и мог меня выдать, а Цана уже вещала во весь голос:
— Как, неужели вы не читали? Да это же было в «Политике»! Там и фотография помещена. Настоящий огромный заграничный кит заплыл в наше море!
Я вынужден был удивляться, поражаться, притворяться и изображать полнейшее неведение, сверяя в то же время ее рассказ с газетным сообщением. Она явно передергивала! Нагло передергивала — в ее устах со вчерашнего дня кит раздулся до невероятности. Он превратился в «гиганта». Приплыл из чужеземных морей и чуть было не перевернул преследовавшее его рыболовецкое судно.
— Эти смелые парни могли погибнуть! — говорила Цана, буравя меня взглядом где-то ниже пояса, что меня безмерно раздражало, и, сидя прямо напротив меня, подобно крабу, готовому схватить жертву клешнями, сдвигала и раздвигала свои мясистые, толстые колени, торчащие из-под короткой юбки.
— Я думала, вы лучше всего объясните мне…
Я нелюбезно ответил, что никогда не принимал участия в охоте на китов и вообще, насколько мне известно, киты не водятся в наших морях. Я повторял то, что уже говорил вчера своей хозяйке, но Цана не желала поддаваться доводам рассудка.
— А что, если кита выловят? Что вы тогда скажете? — И она лукаво подмигнула мне, словно назначая свидание.
Я чуть было ей не нагрубил, собираясь прекратить эту беседу про кита, но мне помешал мой сослуживец, выступив с заявлением о том, что нашим кита вовек не выловить.
— Разве мы способны на такое? Это вам не англичане или норвежцы. Вечно пыжимся — мним себя китами, а на деле нам и до щук далеко, нет чтобы дать острастки кому следует. В один прекрасный день сгребут нас сетью да и откинут, словно карасей на песок!