Избранное
Шрифт:
— Ты нехороший, — протянула она.
— Я был глупый мальчишка. Если бы мне тогда сказали, кто ложится на мое место… Линда, зачем ты приехала?
— Тебе больно?
— Мне больно за тебя.
Она вскочила с постели и крепко меня обняла. Она не хочет, чтобы я был о ней плохого мнения. Не хочет, чтобы я ушел от нее и напился. Почему я не могу понять простых вещей?
— Послушай меня внимательно, — сказал я. — Эта ночь прошла, и хорошо. Я знаю тебе истинную цену. Ты осталась прежней, но я изменился.
Браслет
— Сколько ты заплатила за номер? — спросил я.
Глупей ничего нельзя было придумать. Она сидела на постели и, смеясь, смотрела на меня.
— Ты что, не понимаешь или не хочешь понять? — пробормотала она.
Я поднял жалюзи, высунулся из окна. На улице было уже совсем светло.
— Давай выкурим последнюю сигарету, как старые, добрые друзья, — предложила она.
Мы курили и смотрели в окно.
— Ты уверена, что Амелио перевезут в Рим?
— Все еще думаешь об этом? — притворно удивилась она. — Если бы я знала, ничего бы тебе не рассказывала.
— Его отвезут в тюрьму на Лунгаре, — сказал я. — Это «Плаца» для таких, как мы с Амелио. Когда ты уезжаешь?
— Сегодня вечером, в девять. В Турине я буду одна.
Говорила она, прижавшись к моему плечу и вся дрожа от холода. Голос у нее был жалобный, и она то и дело поглядывала на меня.
— Если будешь в Турине, зайдешь ко мне? — спросила она.
Я бросил недокуренную сигарету и поднялся.
— Стоит ли?
Она сделала обиженное лицо.
— Ты меня никогда не любил, — тихо проговорила она.
Проходя через холл, я думал об этом. Спускаясь по лестнице, я даже не обернулся. Двое коридорных в широких фартуках вытряхивали ковры и дорожки. Окна были распахнуты настежь, и всюду горел свет, казавшийся в эти утренние часы не таким слепящим.
Я представил себе спящего Лубрани. Вот он лежит в трусах, обнявшись с Линдой. Я распрощался в этом холле со своими иллюзиями, со своими глупыми мечтами. Нет, лучше быть свободным, идти с такими же, как ты.
Я зашел в кафе «Фламинио» выпить чашку кофе. Бедная Линда, я не должен больше встречаться с нею. Теперь уже она лепечет жалкие, ненужные слова. Мне вспомнилось, как я был счастлив прежде, если бы я только знал тогда. Но какое все это имеет значение теперь, после несчастья с Амелио? Может, и Линда это поняла.
Я вскочил на проходивший мимо трамвай и поехал к Джузеппе. Чтобы не привлекать к себе внимание, я решил подождать его на бульваре. Я подумал, что, может, кто-нибудь из наших арестован и Джузеппе приходил предупредить меня. Но когда он спокойно вышел из дому, я, воспрянув духом, пошел ему навстречу. Оказалось, что мне надо немедленно бежать в мастерскую. Приехал один из наших товарищей, и его необходимо устроить на ночлег. Джузеппе меня целый вечер разыскивал. Я единственный из всех был обладателем двух кроватей и мог дать ему приют.
Так
— Меня зовут Пабло, — сказал я ему.
Он был худой, словно выжженный солнцем, глаза у него смеялись. Джино сразу сказал мне:
— Спать хочу до смерти. Уложите меня куда-нибудь.
Я послал Пиппо за покупками и стал совещаться с Джиной. Может, лучше отвести его к Марине.
— Сюда часто заходят клиенты, и Пиппо вечно торчит.
— Нет, лучше я здесь останусь, — сказал он. — Главное удобство, что тут есть выход через сад.
Когда Пиппо вернулся, Джино Скарпа уже спал. Он устроился на постели Джины. Все утро я проработал на улице. Джина повесила занавеску и стала готовить обед. Она то и дело поглядывала через окошко на меня и Пиппо. Вдруг Пиппо нечаянно уронил велосипед. Велосипед упал на ведро, раздался адский грохот. Я крикнул Пиппо: «Так, отлично! Все подряд ломай». Он молча посмотрел на меня и поднял велосипед.
Наконец я отпустил Пиппо обедать, а сам пошел на площадь купить газеты. На стадионе проходил фашистский праздник, в Риме было полным-полно чернорубашечников и балилла, в газетах сплошные речи. Об Испании всего несколько слов. «Значит, наши дела там неплохи», — подумал я.
Вернувшись, я увидел Скарну на пороге мастерской. Он был в комбинезоне покойного мужа Джины и спокойно ел яблоко.
— Почему тебя называют Пабло? — спросил он. — Ты что, в Испании был?
— Да что ты? Просто я на гитаре играю.
Он поинтересовался, знал ли я в Турине кое-кого, и назвал фамилии.
— Я в то время совсем еще мальчишкой был. И газет, понятно, не читал, — ответил я.
Джина крикнула нам, что обед готов. Она постелила на стол белоснежную скатерть и нарезала тоненькими ломтиками хлеб. Я, улыбаясь, смотрел на нее.
— Ей-ей, в комбинезоне Скарпа на тебя похож.
Еще вчера мне даже в голову не приходило сравнивать Джину с Линдой, да я и не смотрел на нее всерьез. Но теперь благодаря появлению Скарпы и пережитому этой ночью я взглянул на нее другими глазами. Лицо у нее было хмурое, недовольное. Она ни разу не улыбнулась и не села с нами за стол.
— Вижу, вы познакомились, — сказал я Скарпе, — она тебе даже отдала комбинезон мужа. Кстати, и имена у вас одинаковые.
— Эта одежда мне нравится, — улыбнулся он. — Самая подходящая для нас, и, главное, никто в ней тебя не узнает.
Потом он стал рассказывать об Испании, да так спокойно, точно был в Трастевере.
— У меня в отряде было четверо пьемонтцев. Что за ребята! Они тайком пробрались туда из Дижона. Если не погибли, то сражаются сейчас в осажденном Мадриде. А что обо всем этом говорят в Риме? — внезапно спросил он.