Избранное
Шрифт:
— Чего опасаться?
— Как знать, может, запаха трубки.
— Молодой человек изволит изъясняться загадками, не так ли?
— Молодой человек будет приводить в порядок свои вещи, — сказал Рауль. — А то оставь тебя одну, наверняка потом среди моих платков окажется твой soutien-gorge [50] .
Он подошел к столу, поправил стопку книг и тетрадей. Проверил свет, пощелкав всеми выключателями. Его приятно удивило, что освещение у изголовья кровати можно регулировать. Молодцы шведы, если это шведы. Он как раз мечтал почитать во время путешествия, почитать в постели без всяких забот.
50
Бюстгалтер (франц.).
— В
— Интересно, что они подумали бы, если бы узнали, что ты делишь каюту с каким-то архитектором.
— Бедным ангелочком, который носит голубые пижамы и лелеет неведомую тоску и несбыточные надежды.
— Не всегда неведомую и не всегда тоску, — сказал Рауль. — Вообще-то соленый морской воздух приносит мне удачу. Правда, непостоянную, как птица, что кружит над кораблем и сопровождает его, порой один миг, порой целый день, но потом непременно исчезает. Меня никогда не трогало, Паулита, что счастье слишком быстротечно. Переход от счастья к привычке — одно из лучших орудий смерти.
— Мой брат тебе не поверил бы, — сказала Паула. — Мой брат решил бы, что мне серьезно угрожают похотливые намерения сатира. Мой брат…
— На всякий случай, — сказал Рауль, — если вдруг возникнет галлюцинация, мираж, ошибка в темноте, сон наяву или повлияет соленый воздух, будь осторожна и не слишком раскрывайся. Женщина, укрытая простыней до подбородка, защищена от пожара.
— Я думаю, — сказала Паула, — если у тебя появятся галлюцинации, я встречу тебя этим увесистым томом Шекспира.
— Странное, однако, предназначение для Шекспира, — сказал Рауль, открывая дверь. В проеме, точно в раме, показался Карлос Лопес, который в этот момент поднимал ногу, чтобы сделать следующий шаг. «Совсем как скачущая лошадь на фотографии», — подумал Рауль.
— Привет, — сказал Лопес, резко останавливаясь. — У вас хорошая каюта?
— Очень хорошая. Взгляните сами.
Лопес взглянул и заморгал, заметив Паулу, лежавшую на диване в глубине каюты.
— Привет, — сказала Паула. — Входите, если найдете, куда поставить ногу.
Лопес заметил, что их каюта очень похожа на его, только, разумеется, побольше. Затем добавил, что встретил сеньору Пресутти, выходившую из своей каюты, и успел различить на ее лице смертельную бледность.
— Уже укачало? — спросил Рауль. — Будь осторожна, Паулита. Что же станется с этими сеньорами, когда мы увидим бегемотов и прочих морских чудищ. Наверное, у них начнется слоновая болезнь. Давайте пройдемся? Вас, кажется, зовут Лопес. Меня Рауль Коста, а эта томная одалиска откликается на патрицианское имя Паула Лавалье.
— Далеко не патрицианское, — сказала Паула. — Оно, скорее, похоже на псевдоним киноактрисы, особенно Лавалье. Паула Лавалье. Рауль, прежде чем пойдешь смотреть на реку цвета львиной гривы, скажи, где моя зеленая сумка.
— Возможно, под красным жакетом или в сером чемодане, — сказал Рауль. — Палитра так разнообразна… Пойдемте, Лопес?
— Пойдемте, — ответил Лопес. — До свидания, сеньорита. Паула, истая портеньо, привыкла улавливать различные оттенки этого обращения.
— Зовите меня просто Паула, — сказала она таким тоном, чтобы Лопес догадался, что его намек она поняла и немного над ним посмеивается.
Рауль, стоя в дверях, вздохнул и поглядел на них. Он прекрасно знал все интонации Паулы, ее определенную манеру говорить определенные вещи.
— So soon, — сказал он словно про себя. — So, so soon [51] . Лопес взглянул на него. Они вышли вместе.
Паула села на край диванчика. Каюта вдруг показалась ей маленькой, тесной. Она поискала вентилятор и неожиданно обнаружила кондиционер. Машинально включила его, посидела в одном кресле, потом в другом, рассеянно разложила щетки на полочке. Решила, что ей хорошо, что она довольна. Это следовало решить именно сейчас, чтобы утвердиться в этом. Зеркало вернуло ей улыбку, когда она принялась осматривать ванную, окрашенную в светло-зеленый цвет, и Паула с симпатией взглянула на отражение рыжеволосой
51
Очень скоро (англ.).
Ленясь закрыть дверь в каюту, Паула медленно стягивает с себя лифчик. Ей нравится ее грудь, нравится все тело, словно выросшее вдруг в зеркале. Вода льется такая горячая, что Пауле приходится порядком повозиться с блестящим смесителем, прежде чем снова ступить в неправдоподобно маленький бассейнчик и задернуть пластиковую занавеску, отделившую ее словно игрушечной стеной. Запах хвои мешается с теплым воздухом, и Паула намыливается обеими руками, а потом красной резиновой губкой медленно размазывает пену по всему телу, по бедрам, под мышками, приклеивает ко рту, с наслаждением поддаваясь легкой качке, которая, словно играя, время от времени заставляет ее хвататься за краны и с тайным удовольствием произносить приятное грубое словечко. О банное междуцарствие, краткий миг после сухой, облаченной в одежды жизни! Обнаженная, отрешается она от времени, вновь становясь вечным телом (значит, и вечной душой?), подвластным хвойному мылу и струйкам воды, повторяя все ту же постоянную игру, в которой меняется лишь место, температура, ароматы. Но в тот миг, когда она заворачивается в желтое полотенце, повешенное рядом, за пластиковой стенкой, она вновь вступает в суетный мир одетой женщины, словно каждая часть туалета связывает ее с историей, возвращая ей каждый год жизни, каждое звено воспоминаний, припечатывая к лицу будущее, словно глиняную маску. Лопес (если этот молодой человек, по виду истый портеньо, действительно Лопес), кажется, симпатичный. Жаль, конечно, что у него такое обычное имя — Лопес, но это еще не самое худшее; разумеется, его «до свидания, сеньорита» прозвучало с издевкой, но куда неприятней было бы услышать «до свидания, сеньора». Кто на борту «Малькольма» мог бы поверить, что она не спит с Раулем? Обычно людей не приходится убеждать в подобных вещах. Она снова подумала о своем братце Родольфо, таком чопорном юристе, таком докторе Кронине при галстуке в красную крапинку. «Несчастный, несчастный замухрышка, он никогда не узнает, что значит пасть по-настоящему, броситься в гущу жизни, словно с самого высокого трамплина. И эти его вечные судебные заседания, и эта его мина порядочного человека». Она вдруг яростно стала расчесывать волосы перед зеркалом, обнаженная, укутанная веселым паром, который разгонял вентилятор под потолком ванной.
Коридор был узкий. Лопес и Рауль прошли его, не представляя, куда он ведет, пока не наткнулись на наглухо задраенную дверь. Они с удивлением принялись рассматривать стальные пластины, окрашенные в серый цвет, и автоматический запор.
— Любопытно, — сказал Рауль. — Я бы мог поклясться, что совсем недавно мы проходили тут с Паулой.
— Ну и запоры, — сказал Лопес. — Запасной выход на случай пожара или что-то в этом роде. На каком языке говорят на пароходе?
Матрос, стоявший на вахте у двери, рассматривал их с таким видом, словно ничего не понимал или не желал понимать. Они жестами показали ему, что хотят пройти дальше. А он дал им понять, что они должны вернуться. Они повиновались, снова прошли мимо каюты Рауля, и коридор привел их к трапу, спускавшемуся на носовую палубу. В темноте слышались голоса и смех; Буэнос-Айрес виднелся вдалеке, словно в зареве пожара. Шаг за шагом, обходя скамейки, бухты канатов и кабестаны, загромождавшие палубу, они добрались до борта.