Избранное
Шрифт:
— Кавалерия! Французская кавалерия! — послышались крики в передних рядах.
Многие уже бежали назад — на лице, на руках, на груди у них были кровь и следы сабельных ударов.
Однако вид крови нисколько не устрашил остальных, — они спешили в самое пекло, туда, где рвалась картечь и грохотали орудия… И в эту самую минуту София отпрянула от окна.
— Идем туда! — крикнула она, срывая со стены кинжал и саблю.
Эстебан попытался остановить ее:
— Но ведь это глупо: там бьют из орудий. Что ты сделаешь этой ржавой рухлядью?!
— Оставайся, если хочешь! А я пойду!
— Но за кого ты идешь сражаться?
— За тех, кто вышел на улицу! — крикнула София. — Надо же что-то делать!
— Что именно?
— Что-нибудь!
И Эстебан увидел, как она выбежала из дому, вне себя от гнева: платье соскользнуло у нее с плеча, над головою она занесла саблю.
Никогда еще София не казалась ему такой сильной и самоотверженной.
— Подожди меня! — крикнул Эстебан.
И, сорвав со стены охотничье ружье, он быстро сбежал
293
Мирмидоняне — древнегреческое племя, царем которого был Ахилл; здесь иносказательно — наполеоновские солдаты.
Карлос узнал то немногое, что можно было узнать, и дольше оставаться в Мадриде ему было незачем; он приказал запечатать сургучом ящики, куда были уложены предметы домашнего обихода, книги, платья, напоминавшие ему — своей формой, запахом или складками — о тех, кто навсегда ушел из жизни. Внизу Карлоса ожидали три экипажа, чтобы отвезти его и всю эту кладь на почтовую станцию. Дом графини де Аркос возвращался к владельцам, и отныне ему вновь предстояло пустовать. Двери — одну за другой — запирали на ключ. И покинутое жилище постепенно погружалось во тьму: стояла зима, над городом рано сгущались сумерки. В комнатах погасли огни, полусгоревшие головни в каминах сгребли в кучу и залили водой из красного граненого графина.
Когда последняя дверь затворилась, картина, изображавшая взрыв в кафедральном соборе и оставленная на своем месте, — быть может, намеренно, — расплылась, как бы растаяла, стала просто темным пятном на фоне густо-красной парчи, которой были обиты стены гостиной; там, где сырость увлажнила ткань, парча, казалось, кровоточила.
Гваделупа, Барбадос, Каракас,
1956–1958
Об исторической достоверности образа Виктора Юга
Виктор Юг остался почти неизвестным в истории французской революции — в ней весьма подробно описаны события, происходившие в Европе, начиная со времен Конвента и кончая Восемнадцатым брюмера, но почти не уделяется внимания тому, что делалось в ту пору в далекой области Карибского моря, — а потому автор книги считает полезным сказать несколько слов об исторической достоверности этого образа.
Известно, что Виктор Юг родился в Марселе в семье булочника, — есть некоторые основания полагать, что в нем была и примесь негритянской крови, хотя доказать это нелегко. С детства его влекло к себе море, которое — особенно в Марселе — зовет людей к приключениям еще со времен Питфея и финикийских купцов; вот почему он нанялся юнгой на судно, направлявшееся в Америку, и впоследствии немало плавал по Карибскому морю. Как штурман и лоцман он водил торговые корабли на Антильские острова; он внимательно ко всему приглядывался, набирался опыта и в конце концов бросил карьеру моряка, открыв в Порт-о-Пренсе большой магазин, или comptoir [294] , где имелись самые различные товары; он приобретал, собирал, накапливал эти товары любыми
294
Здесь: торговая контора (франц.).
В историю Виктор Юг вошел в ту ночь, когда гаитянские повстанцы сожгли его магазин и склад. Начиная с того времени мы можем шаг за шагом проследить весь пройденный им путь — он был именно таким, как описано в этой книге. В главах, где рассказывается об освобождении Гваделупы из-под власти англичан, все события изложены в том порядке, в каком они происходили в действительности. Что же касается войны, развязанной Югом против Соединенных Штатов, — американцы тех дней именовали ее «пиратской войной», — а также действий корсаров, их имен и названий кораблей, то тут автор опирался на документы, собранные им на Гваделупе и в библиотеках острова Барбадос, и руководствовался короткими, но весьма существенными сведениями, которые приводятся в трудах латиноамериканских историков, упоминающих мимоходом о Викторе Юге.
Что касается деятельности Юга во Французской Гвиане, то много материалов по этому поводу содержится в мемуарах, связанных с жизнью ссыльных. После выздоровления Виктора события тут развивались следующим образом: Юг сдал эту французскую колонию Голландии — капитуляция, по правде говоря, была неизбежной, — за что и был предан в Париже военному суду. С честью выйдя из грозного испытания (он был полностью оправдан), Юг вновь вернулся к политической деятельности. Известно, что он был близок к Фуше. Известно также, что Юг находился в Париже в пору падения наполеоновской империи.
Но затем следы его теряются. Некоторые историки — из числа немногих, хотя бы мельком упоминавших о нем (я неговорю о Пьере Биту, который посвятил Виктору Югу свыше двадцати лет назад большую работу, до сих пор еще не изданную), — сообщают нам, что в 1820 году он умер в окрестностях Бордо, где будто бы «владел землями». «Всемирная библиография» Дидо относит смерть Юга к 1822 году. Однако на Гваделупе, где образ Виктора Юга еще сохранился в людской памяти, утверждают, что после падения империи Наполеона I он возвратился в Гвиану, где у него осталось поместье и имущество. По сведениям авторов, занимавшихся изучением истории Гваделупы, Юг умирал долго и мучительно от последствий болезни, которая вполне могла оказаться проказой, но, судя по некоторым признакам, была скорее всего раком [295] .
295
Примечание автора. Эти страницы были уже опубликованы в конце первого издания настоящей книги, вышедшего в Мехико, когда, находясь в Париже, я получил возможность познакомиться с прямым потомком Виктора Юга, владеющим многими важными семейными документами, связанными с жизнью моего героя. От него я узнал, что могила Виктора Юга находится на некотором расстоянии от Кайенны. Просматривая один из документов, я сделал поразительное открытие: много лет подряд Виктора Юга любила красивая кубинка, которую по редчайшему совпадению звали София.
Каким же был в действительности конец Виктора Юга? Этого мы не знаем; впрочем, мы очень мало знаем и о первых годах его жизни. Но одно не вызывает сомнений: его историческая деятельность — мужественная, честная, героическая на первом этапе, соглашательская, противоречивая, корыстная, а иногда даже циничная на втором этапе — рисует нам образ человека необыкновенного, чье поведение было отмечено трагической двойственностью. Вот почему автор и посчитал интересным посвятить жизни этого малоизвестного исторического лица роман, действие которого охватывает всю область Карибского моря.
А. К.
Концерт Барокко
I
Радостно пойте…
Из серебра узкие ножи, изящные вилки; из серебра большие блюда с чеканкой в виде серебряного дерева, чьи листья хранили, бывало, в своих углублениях жирные соки жаркого; из серебра фруктовые вазы — три круглые тарелки, надетые одна над другой на стержень, увенчанный серебряным гранатом; из серебра винные кувшины, выкованные серебряных дел мастерами; из серебра блюда для рыбы, и на каждом — выпуклая серебряная султанка плывет над сплетенными водорослями; из серебра солонки, из серебра щипцы для орехов, из серебра ложечки, украшенные монограммами… И все это потихоньку, неторопливо, с заботой, чтобы не звякнуло серебро о серебро, укладывается в темные глубины деревянных ящиков, багажных корзин, сундуков с надежными запорами, под бдительным оком закутанного в халат Хозяина, и он один, только он по временам разрешал серебру зазвенеть, когда мастерски мочился, метко направляя мощную струю в серебряный ночной сосуд с лукаво подмигивающим серебряным глазом на дне, сразу же ослепленным пеной, которая, отразив в себе столько серебра, тоже начинала серебриться…