Избранное
Шрифт:
Под вечер на него накатило отчаяние. Ведь они с Клайвом пробыли вместе всего один день! И весь этот день дурачились — вместо того, чтобы провести его в объятиях друг друга! Морис не понимал, что тот день был прекрасен именно легкостью и бесшабашностью, ему еще не дано было уразуметь, что объятия ради объятий — вещь банальная. Даже сдерживаемый другом, он бы пересолил со страстью. Только позже, когда у его любви открылось второе дыхание, он понял, какую услугу тогда оказала им судьба. Одно объятие во тьме, один долгий день под солнцем и ветром — это были парные колонны, бесполезные одна без другой. И мука от переживаемой им сейчас разлуки была не разрушающей силой, она была
Он попробовал ответить Клайву. И сразу испугался — вдруг в его письме зазвучат фальшивые ноты? Вечером он получил второе письмо, всего несколько слов: «Морис! Я люблю тебя». Он ответил: «Клайв, я люблю тебя». Они стали писать друг другу каждый день и, сами того не ведая, наполнили друг другу сердца новыми образами. Ведь письма искажают истину еще легче, чем молчание. Клайв перепугался — неужели что-то случилось? Перед экзаменом ему удалось вырваться, и он примчался в город. Морис встретился с ним за ленчем. Лучше бы этой встречи не было. На плечи каждого давила усталость, к тому же они выбрали ресторан, где нельзя было услышать звук собственного голоса. Расставаясь, Клайв сказал, что ожидал от этой встречи большего. А у Мориса словно камень с души свалился. Он заставил себя поверить, что все у них хорошо… на самом деле страдания его только усилились. Они договорились: впредь писать лишь о фактах, да и то если есть что-то срочное. Все это время в голове у Мориса царил невероятный хаос, а тут эмоциональная нагрузка спала, и после нескольких бессонных ночей он исцелился. Но в каждодневной жизни ему похвастаться было нечем.
Его положение в доме оказалось несколько двусмысленным. Миссис Холл хотелось, чтобы эта проблема как-нибудь разрешилась сама. Дело в том, что Морис явно простился с отрочеством и, к примеру, вполне по-мужски разделался с Хауэллами на прошлую Пасху. С другой стороны, его отослали из Кембриджа и ему еще не исполнился двадцать один год. Так каково же его место в ее доме? По наущению Китти она попыталась заявить о своих правах главы семьи, но Морис, взглянув на нее с неподдельным удивлением, решил не принимать ее всерьез. Миссис Холл, обожавшая сына, дрогнула и совершила неразумный шаг — обратилась за помощью к доктору Барри. Как-то вечером тот вызвал Мориса на разговор.
— Ну, Морис, в каком состоянии твоя карьера? Дела идут не совсем так, как ты ожидал?
Соседа Морис все еще побаивался.
— Точнее сказать, не совсем так, как ожидала твоя матушка.
— Не совсем так, как вообще кто-нибудь ожидал, — уточнил Морис, изучая собственные руки.
— Может, оно и к лучшему, — заявил доктор Барри. — Зачем тебе университетская степень? Провинциалам она ни к чему. Ты ведь не собираешься быть пастором, адвокатом или педагогом? Нет. Не входишь ты и в ряды провинциальной знати. Получается, твоя учеба — чистая трата времени. А раз так — впрягайся и тяни лямку, не раздумывая. И молодец, что не стал пресмыкаться перед деканом. Твое место — в городе. А мама… — Он сделал паузу и зажег сигару, Морису закурить не предложил. — Твоя мама этого не понимает. Страдает, что ты не хочешь извиниться. Я считаю, в таких делах сама жизнь диктует, как поступить. Просто ты попал в чуждую тебе атмосферу и, понятно, при первой возможности решил улизнуть.
— В каком смысле, сэр?
— Как? Я не вполне ясно выразился? Да если бы провинциальный джентльмен понял, что вел себя как невежа, он извинился бы тут же, машинально. У тебя другие привычки.
— Пожалуй, я пойду домой, — сказал Морис, стараясь сохранить достоинство.
— Пожалуй. Надеюсь, ты и не рассчитывал, что этот разговор будет приятным.
— Вы говорили со мной
Тут доктора прорвало, и он закричал:
— Как ты смеешь обижать маму! Да тебя выпороть мало! Щенок! Ходит тут распушив хвост, вместо того чтобы извиниться перед матерью! Да, да, я все знаю. Она пришла ко мне в слезах, попросила поговорить с тобой. Она и твои сестры — мои дорогие соседки, и когда женщина просит меня о помощи, я всегда протягиваю руку. Не надо отвечать, не надо. Мне не нужны твои речи — откровенные или нет, не важно. Ты просто позоришь сословие рыцарей. Что делается с этим миром? Что происходит? Ты меня разочаровал, Морис, ты мне противен.
Захлопнув за собой дверь, Морис вытер пот со лба. В какой-то степени ему было стыдно. Он знал, что вел себя с мамой недостойно, и сидевший в нем сноб был задет за живое. Но пойти повиниться, переделать себя он не мог. Он вылетел из колеи и едва ли в нее вернется. «Ты просто позоришь сословие рыцарей». Он попытался осмыслить это обвинение. А если бы у него в коляске тогда сидела женщина и он так же не остановился бы по зову декана — что сказал бы доктор Барри? Все равно велел бы извиниться? Конечно, нет. Он стал раскручивать эту мысль — не без труда. Мозг его оставался немощным. Нужно его развивать, ведь он так часто не понимает, о чем идет речь, что стоит за вроде бы ясными словами.
Его встретила мама, ей было стыдно; конечно, следовало самой выбранить его. Морис уже вырос, пожаловалась она Китти, он теперь отрезанный ломоть. Грустно, конечно. Но у Китти оказалось свое мнение: как был мальчишкой, так и останется. Все домочадцы, однако, заметили, что после разговора с доктором Барри во внешнем облике Мориса — рот, глаза, голос — что-то изменилось.
Даремы жили в отдаленной части Англии, на границе между Уилтом и Сомерсетом. Они не принадлежали к старинному роду, но владели землей вот уже четыре поколения и, соответственно, пользовались немалым влиянием. Двоюродный прадед Клайва в правление Георга Четвертого занимал должность лорда — главного судьи и свил себе гнездо в Пендже. Судя по всему, перышки, из которых оно было свито, вот-вот разлетятся по ветру. От состояния, сколоченного сто лет назад, только отщипывали, ни одна богатая невеста ничем его не пополнила, и сейчас дом да и сама земля были тронуты… нет, не тлением, а окоченением, которое такому тлению предшествует.
Дом стоял прямо в лесу. Парк, и поныне окаймленный поредевшей живой изгородью, занимал немалую площадь; вокруг широко раскинулись луга — было где попастись лошадям и коровам. Дальше тянулись деревья, в основном посаженные еще сэром Эдвином, который присоединил к своим землям общинный выгон. В парк вело две дороги — одна со стороны деревни, другая ответвлялась от проселка, который шел к станции. Но самой станции в те времена не было, и дорога оттуда, ничем не примечательная и подползавшая к самым задворкам усадьбы, являла собой пример английской предусмотрительности.
Морис приехал вечером. Он отправился в путь из Бирмингема, из дома дедушки, где довольно-таки вяло отметил наступление зрелости. Он считался провинившимся, но лишать подарков его не стали, хотя их вручение произошло без особого энтузиазма. А ведь он так ждал, когда же ему исполнится двадцать один! Китти подпустила шпильку: совершеннолетие его больше не радует, потому что он пошел не по той дорожке. За это он игриво ущипнул сестру за ухо и поцеловал, чем невероятно ее разозлил. «У тебя никакого понятия, что уместно, а что нет», — сердито бросила она. Он только рассмеялся.