Избранное
Шрифт:
В этот самый момент подошел Лопе де Агирре и обратился к пленникам:
— Что же вы, глупцы, наделали? Я пообещал натянуть ваши шкуры на барабаны и сейчас исполню свое обещание; посмотрим, воскресит ли вас король дон Филипп, которому вы побежали служить; но, сказать правду, он еще не воскресил и первого покойника.
— Сеньор генерал, — ответил Педрариас, — я перешел к королю, а алькальд его величества схватил меня и отправил к вам. Клянусь богом, если вы даруете мне жизнь, я буду служить лучше, чем кто бы то ни было, и не будет тирана более жестокого, чем я, и не пощажу ни одного алькальда, ни одного слуги короля, которые так славно с тем обращаются, кто к ним возвращается.
Лопе де Агирре смотрел на него пристально, не мигая, и старался понять, была ли правда в том, что сказал Педрариас. Может, он все-таки поверил в искренность его слов, а может, вспомнил, что Педрариас был его писцом и не окончил еще письма к королю Филиппу, которое он ему диктовал, или, может,
— Как-то в одной книге по истории мне довелось прочесть о поступке великолепного и справедливого римского императора, к которому привели двух преступников, обвиняемых в одинаковом преступлении. Поглядев им внимательно в глаза, император увидел, что первый вполне доволен тем, что сделал, в то время как второй отдал бы душу, лишь бы такого никогда не делать, и потому он простил второго, а первого велел бросить на арену львам. Вот и я хочу в эту трудную минуту воспользоваться своей властью и повелеваю Педрариасу де Альместо жить дальше на земле, а Диего де Аларкону исповедаться, ибо настал его последний час.
Услыхав смертный приговор, Франсиско Карьон с четырьмя палачами схватили Диего де Аларкона; но перед тем как убить, его провели по улицам селения, и глашатай выкрикивал: «Этот приговор вынес Лопе де Агирре, твердый вождь мараньонского народа. Этого человека за служение королю Кастилии приказано четвертовать. Умел натворить, умей заплатить».
А тебя не казнили, вечный счастливчик Педрариас де Альместо. Только шесть раз кольнули кинжалом в рану, но ты излечился так скоро, что к концу четвертого дня уже сидел с пером в руке, переписывал своим красивым почерком письмо, которое Лопе де Агирре, скиталец, составил к королю Филиппу, сыну непобедимого Карла. Письмо, которое (как сказано в «Истории Венесуэлы») «является ярчайшим свидетельством неотесанности его грубой натуры и полно оскорблений, продиктованных наглостью и бесстыдством, присущим этому грубому животному».
«Я твердо разумею, превосходительнейший Король и Сеньор, что для меня и моих мараньонцев ты таковым не был, но был жесток и неблагодарен к своим столь добрым слугам, каковых нашел в нас… Не будучи в силах сносить далее жестокость твоих судей, вице-королей и управителей, я со своими товарищами, чьи имена назову ниже, вышел из подчинения тебе, отказался от своей страны, коей является Испания, дабы с сих земель пойти против тебя жесточайшей войной, какую мы только в силах повести и вынести… Поверь, Король и Сеньор, к этому вынудили нас твои правители, чинившие нам досаду и неправедные кары, коих мы более сносить не могли, ибо для ради детей своих и слуг они отнимали и присваивали нашу славу, наши жизни, нашу честь… Я получил две раны в правую ногу и охромел в битве при Чукинге под началом маршала Алонсо де Альварадо, пошедшего по твоему зову и призыву на Франсиско Эрнандеса Хирона, который восстал против тебя, как восстал я и мои товарищи, и мы не смиримся до самой смерти, ибо на сих землях собственными глазами увидали, сколь ты жесток, сколь неверен и обманен в словах, здесь обещаниям твоим верят менее, нежели книгам Мартина Лютера… Смотри, смотри, Испанский Король, не будь столь жесток и неблагодарен к своим вассалам, тем, что отец твой и ты беззаботны в испанских королевствах, обязаны вы вассалам, кои кровью своей и трудами добыли вам столько владений в здешних землях… Смотри, Король и Сеньор, одним своим королевским титулом с сих земель, где сам ты не ратоборствовал, ты ничего не взыщешь, ежели не станешь вознаграждать первым делом тех, кто трудился тут в поте лица… Известно мне, что немногие короли отправляются в ад, ибо вас числом мало, а были бы вы многи числом, никто из вас не попал бы на небо, я полагаю вас хуже сатаны, столь обуреваемы вы жаждою власти, ненасытством и голодом, кои утоляете кровью человеческой… И потому, Король и Сеньор, торжественно Божьим именем клянемся тебе я и мои двести стрелков-мараньонцев, благородных конкистадоров, не оставить вживе ни одного твоего управителя… Я и мои товарищи за правду нашу решили умереть, и тому, как и другим былым делам, ты, редкостный Король, причиною, ибо не соболезнуешь трудам вассалов своих, не желаешь видеть, сколь многим обязан им… Клянусь тебе, Король и Сеньор, христианской верою, что, ежели ты не пресечешь зла на сей земле, небо покарает тебя, говорю тебе, дабы ведал ты правду, хотя я и мои товарищи не ждем и не хотим от тебя милосердия… И потому, прославленный Король, мы не просим у тебя милостей ни в Кордове, ни в Вальядолиде и нигде в Испании, твоем наследном владении, но сострадай сердцем бедным и усталым и напитай их плодами и прибытком сей земли, и смотри, Король и Сеньор, Бог для всех один, как одна для всех справедливость и награда, рай и ад… Божьей милостью мы сами с оружием в руках добудем то, что нам задолжали, ибо нам отказали в том, что по праву наше…
Сын верных твоих вассалов из баскских земель и мятежный до самой смерти из-за твоей неблагодарности Лопе
Вождь мараньонцев выполнил данное слово, возвратил алькальду Борбураты жену и дочь, женщины, возликовав душою, пустились в путь в сопровождении главного альгвасила Хулиана де Мендосы, но перед тем со слезами и поцелуями простились с дочкой Эльвирой. Что касается письма к королю Филиппу, то Лопе де Агирре решил послать его с отцом Педро де Контрерасом, которого вел за собой пленником с острова Маргариты, потому что давно задумал поручить ему это дело.
— Я разрешаю вам вернуться в ваш приход, отец Контрерас, с условием, что вы поклянетесь мне святым таинством доставить это письмо в собственные руки королю дону Филиппу II.
Отцу Контрерасу показалась чрезмерной клятва, которой от него требовали, он постарался от нее уклониться, говоря, что дает слово доставить письмо королю, слово мое крепкое и надежное, сеньор генерал.
— Одного вашего слова мало, — сказал Лопе де Агирре. — Клянитесь мне святым таинством, а то я не отпущу вас на свободу.
Тогда отец Контрерас поклялся святым причастием, другого выхода не было, и Лопе де Агирре вместе с ним отпустил лоцмана Барбудо, чтобы тот сопровождал священника и помог бы ему добраться до Королевского суда в Санто-Доминго.
А между тем кровавая слава жестокого тирана успела распространиться по всему губернаторству Венесуэла, по Новому королевству Гранада, облетела Перу и Лос-Чаркас и достигла Чили. Число казненных гарротой перевалило за тысячу, стоило жестокому тирану увидеть монаха, как он тотчас же хватал его за полы и рубил ему голову, даже мальчикам-служкам не удавалось уйти от его гнева, а женщин, голыми, он привязывал к лошадиным хвостам; Аттила в Галлии не чинил таких бесчинств, Нерон в Риме не пролил столько христианской крови, то был не человеческий дух, но исчадие ада, он смердел серой и дохлыми летучими мышами, а копыта прятал в башмаках, vade retro, exi foras! [138]
138
Изыди, изыди! (лат.).
Доном Пабло Кольадо, губернатором Венесуэлы, овладел неизбывный страх. Лиценциат Пабло Кольадо получил степень бакалавра в Саламанке, собирался пойти в монахи, но любовь одной астурийки помешала его призванию, он женился На ней и отправился в Индийские земли, полезные связи и личные достоинства помогли ему возвыситься до поста губернатора, который он занимает. Однажды в воскресенье он выходит из церкви после мессы и слышит важное сообщение: злобный тиран, называющий себя Лопе де Агирре, высадился в Борбурате; господи, не оставь меня! Борбурата — побережье, отгороженное горами; выступать против тирана с малым числом вооруженных людей и безо всякой артиллерии — немыслимо. Потом ко мне приходят и говорят, что тиран взял Валенсию; что направляется в нашу сторону; что он намерен во что бы то ни стало сразиться со мною, взять меня в плен, отрубить мне голову. А я тут, в Эль-Токуйо, мучаюсь от геморроя, даже за столом не могу сидеть, не то что верхом на лошади. Я все мечтал отправиться в Куикас, залечить эту хворь, климат там мягкий и воды целебные, как бальзам. Потом прошел слух, что тиран под черными развернутыми знаменами приближается к Баркисимето, а с ним две сотни мараньонцев, отпетых негодяев, и два десятка негров, что затягивают на шеях веревку гарроты, святая Эвлалия, защити!
Тактика губернатора Кольадо — плод невиданной в истории войн осторожности:
— Когда меня известят, что тиран вошел в Баркисимето, мы снимемся с места, жены и дочери — впереди, за ними — все остальные; тиран — в Баркисимето, мы — в Эль-Токуйо; тиран — в Эль-Токуйо, мы — в Умокаро; тиран — в Умокаро, мы — в Караче; тиран — в Караче, мы — в Трухильо; словом, кратчайшей дорогой к королю.
Надо было появиться в губернаторском доме капитану Гутьерре де ла Пенье, храброму воину, чтобы дон Пабло Кольадо немного опомнился от растерянности. Гутьерре де ла Пенья был рехидором в Коро, губернатором Маргариты и губернатором Венесуэлы до того, как им стал Кольадо. Замученный геморроем лиценциат, разом забыв все, что их разделяло, принял его так:
— Добро пожаловать, капитан Гутьерре де ла Пенья, назначаю вас генералом нашего гарнизона; вашей отважной шпаге доверяем мы сразиться с тираном Лопе де Агирре и победить его.
— Сеньор губернатор Венесуэлы, я с удовольствием воспользуюсь случаем, который предоставляет мне ваше превосходительство, чтобы с оружием в руках послужить его величеству королю, — ответил Гутьерре де ла Пенья безо всякого страха.
Губернатор Кольадо тотчас же велел вызвать капитана Диего Гарсиа де Паредеса, с которым тоже был не в ладах, и тот, удаленный от дел, жил в городе Куикас, приходите, ваша милость, защищать знамя короля в столь тяжелых обстоятельствах. Через три дня Гарсиа де Паредес прибыл в стольный город Эль-Токуйо, и его сразу назначили начальником штаба, вознесли выше некуда, потому что на должность генерала уже был спешно поставлен Гутьерре де ла Пенья.