Избранное
Шрифт:
В человеческих отношениях, со временем как бы тускнеет. Или, проще говоря, уходит куда-то в навсегда, как песок между пальцев, сколько раз не набирай его в пригоршню снова.
– Но ведь это так ужасно!
– Не знаю… Мне кажется, я теперь уже ничего не знаю наверное. Я только вижу, что конец чего-то – это обновление, рождение нового. Что нет ничего постоянного в этом мире.
– Как-то грустно всё это, мадам…
– Да, грустно, сударь…
Из средневекового трактата Альфреда де Призо «О временах года, временах любви и – просто временах»
Как-то оставшись ночевать на даче у родителей (если, конечно, применимо к небольшому, наспех сколоченному из разномастных и разнокалиберных
* * *
Альбом этот – классе в десятом, наверное, – мне подарила моя знакомая,
с которой мы учились в одной школе и не то чтобы дружили, но… довольно часто вели долгие и в основном «литературные» беседы о прочитанных книгах. Она училась не в нашем классе, потому что была младше меня, кажется, года на два, но читала, в отличие от меня, много и охотно (пытаясь пристрастить к этому и меня) и казалась мне уже тогда совсем взрослой, красивой, почти всегда задумчивой и немного грустной девушкой. У неё были длинные, спускающиеся ниже плеч, иссиня-чёрные волосы (несомненно, являющиеся её лучшим украшением) и тёмно-синие глаза. Волосы она иногда заплетала в одну или две тугие косы, но чаще даровала им свободу – спокойно ниспадать на её спину.
Рядом с ней я всегда, если мы бывали не одни, – например, на перемене, когда, разговаривая, стояли возле подоконника в длинном школьном коридоре, по которому носилось и гудело что-то невообразимое, – испытывал какую-то несвойственную мне неловкость. В такие минуты я чувствовал, что с большей бы охотой рванул по коридору за этой орущей ватагой в наш школьный двор, с его обязательными осенними тополями, посаженными первыми, вторыми и так далее… выпускниками школы; мастерскими (за которыми старшеклассники, да и не только они, покуривали втихаря на переменах); пришкольным участком, где можно было дико и радостно, во всю силу лёгких заорать и покидаться с одноклассниками, а чаще – с одноклассницами, если была уже зима, снежками, потому что на пришкольном участке снег никто не убирал, и его там всегда было много.
А я в это драгоценное время стоял и говорил, а больше – слушал, скажем, о Проспере Мериме, которого Лена дала мне накануне почитать, и к чтению которого я, конечно же, ещё не приступал, а только бегло просмотрел оглавление: «Кармен», «Венера Ильская», «Локис», прочитав лишь отдельные страницы, «потому что был очень занят после школы на тренировках, готовясь к первенству города по хоккею с шайбой среди юношеских команд».
Я был чуть ниже Лены ростом, и поэтому во время наших бесед мне обычно хотелось или сесть на широкий подоконник (что я частенько и делал), или немного привстать на цыпочки.
Теперь, много лет спустя, я понимаю, что Лена уже тогда была вполне сформировавшейся девушкой. И лишь строгая тёмно-коричневая, обязательная тогда, школьная форма с чёрным фартуком, которую она носила с неизменным кружевным крахмальным идеально белым отложным воротником, говорила о том, что она ещё ученица старших классов.
Не
Отец Лены к тому же был преподавателем в единственном в нашем городе институте и имел учёную степень кандидата технических наук! То есть, по моим тогдашним представлениям, принадлежал к сферам абсолютно недосягаемым, поскольку мои родители были люди весьма простые. Мама – медсестра, отец – повар. Да и сама Лена была отличница. А я – не то чтобы двоечник. Нет, конечно. Ну, скажем: не совсем твёрдый ударник. Хотя моя фотография и висела в вестибюле школы на «почётном месте», приклеенная
К фанерному щиту не то оранжевого, не то бордового цвета, на котором белыми, вырезанными из ватмана и тоже приклеенными намертво буквами было написано: «Лучшие спортсмены школы».
Наш физрук, бывший штангист, имевший широкие плечи, большой живот и очень маленькую, на таких огромных плечах, всегда коротко стриженую голову, относился ко мне с отеческой теплотой за то, что я охотно принимал участие в любых мыслимых и немыслимых соревнованиях, причём по любому виду спорта, иногда просто «для численности», если он меня об этом просил. И эта моя фотография на общешкольной Доске почёта была его заслугой.
Правда, рядом с Доской почёта была ещё одна, где также красовалась моя «фотография», а вернее – постоянно обновляющийся рисунок на одну и ту же тему: «Они позорят школу!». Доска эта была размером поболее, а тоном помрачнее – тёмно-синяя. И это место было уже вотчиной нашей «вечно юной» пионервожатой Клары Михайловны, которая в своё время (Она была почти из первых выпускников: её тополь был самым высоким в нашем школьном дворе и рос сильно затеняя кабинет истории, то есть наш класс, на что частенько сетовала «историчка» Ольга Ивановна – наша классная дама.), окончив школу, осталась в ней работать, поскольку ещё во время учёбы была очень активной девочкой и в отличие, скажем, от меня и подобных мне, никаких прегрешений перед уставом пионерской и комсомольской организаций не имела.
Первая карикатура с моей персоной на этой доске появилась года два назад, когда я и ещё один мой одноклассник не захотели вступить вместе со всем нашим классом, одержимым общим порывом, внушённым Кларой Михайловной, в комсомол, объясняя своё нежелание тем, что комсомол отнюдь не такая уж популярная среди молодёжи организация, как красноречиво изображала нам наша пионервожатая.
План поголовного окомсомоливания нашего класса срывался, а этого Клара Михайловна допустить не могла. После чего и появились на той мрачной, цвета утопленника доске, под известным общим заголовком, наши «фотографии».
Через год мой одноклассник в комсомол всё же вступил, поскольку собирался (и ушёл-таки) после девятого класса в строительный техникум и ему нужна была хорошая характеристика.
Я тоже, поняв, что карьеру профессионального спортсмена мне вряд ли удастся выстроить (из-за отсутствия привязанности к какому-либо одному виду спорта, а не к спорту вообще), вступил в комсомол почти в конце одиннадцатого класса, решив попытаться поступить в мединститут, который находился в областном центре, расположенном в пятидесяти километрах от нашего города.