Избранное
Шрифт:
Муж был страстным любителем орхидей, и цветник при нашей вилле в Сайгоне вряд ли уступал даже питомнику генерала Зыонг Ван Миня. Но у нас во Вьетнаме орхидеи издавна разводили только ради собственного удовольствия, а для продажи, и то только внутри страны, их разводили лишь в Далате да Сайгоне. Никто не занимался экспортом орхидей за границу. Дело показалось мужу интересным, новым. Но он-то предприниматель, стремящийся получить доходы, а какая корысть здесь Тофферу? Американец протянул моему мужу пачку открыток: это были орхидеи, растущие в разных ханойских домах, во дворе возле дома самого президента Хо Ши Мина, возле резиденции
«А! Вот оно что! — подумал муж. — Но торговать, конечно, следует прежде всего не дикорастущими, а культивируемыми цветами. Так делают за границей, а тем более, такой способ больше всего подходит для Вьетнама, поскольку здесь идет война и заготовить в джунглях достаточное количество орхидей на экспорт — дело невозможное. Орхидеи надо выращивать, а дикорастущие следует использовать для селекции. Разумеется, рыскать по джунглям в поисках дикорастущих орхидей будут люди Тоффера. Мое дело и дело нанятых мною рабочих — селекция и уход за растениями. Мое дело — бизнес и только бизнес!» Решив так, муж согласился и занялся устройством нашего питомника. Всю работу делали мы и наши рабочие, но в штат питомника были приняты три работника — люди Тоффера. Они бродили по джунглям и в установленные сроки доставляли нам дикорастущие орхидеи.
Я трудилась в питомнике, помогала мужу, но, конечно, не знала, что те трое лесных бродяг — американская агентура. Я полюбила наш питомник и со всем усердием занималась им. Ведь раньше муж совершенно не допускал меня к своему бизнесу. Он ежемесячно выделял мне солидную сумму на расходы по дому — вот и все. Я была словно орхидея, бездумно паразитирующая на другом растении. И теперь оказывается, что наш питомник создан на деньги американцев и служит их целям. Если бы я узнала об этом раньше, то, пожалуй, не стала бы придавать этому значения. Да, американцев мы ненавидели и восхищались вьетконговцами, но к этому восхищению примешивался страх. Мы, за исключением немногих людей, не желали вьетконговцам поражения, но никто, в сущности, не верил, что они в силах одолеть американцев. В целом мы считали, что это не наше, а их дело, далекое от нас, дело, которое касается великих держав, борьбы разных «измов», а мы всего лишь пешки в этой шахматной игре, нам следует заботиться только о себе и своем маленьком благополучии.
Так я думала раньше. Но теперь, когда революция вот-вот победит, а американцы уже укладывают пожитки и собираются драпать, от нашей причастности к темным делам янки мне стало не по себе.
— Мне казалось, — сухо проговорила я, — когда придут вьетконговцы, мы сможем честно посмотреть им в глаза и сказать, что мы занимались только своим делом.
Я очень расстроилась, особенно после того, как муж сказал, что видел в офисе Тоффера тех самых трех лесных бродяг. Они умоляли своего хозяина дать им возможность бежать из Вьетнама. Они с плачем говорили, что иначе их здесь ждет верная смерть. Шпионаж в пользу американцев вьетконговцы им ни за что не простят! На это Тоффер с усмешкой ответил, что
Все пропало! От этих откровений я похолодела и тут же дала согласие на отъезд в Америку. Мужу надо было срочно встретиться с Тоффером, чтобы договориться об отъезде, откладывать его уже было опасно. Муж направился было к автомашине, но вспомнил, что вчера у нее барахлил мотор. Он решил ехать на «хонде», велев нам с сыном съездить в авторемонтную мастерскую в Тхудык. Муж уехал на мотороллере, а мы с сыном отправились на машине. Поломка оказалась ерундовой, мы быстро вернулись и стали укладывать вещи. Как мне было тяжко! Я смотрела на орхидеи и готова была расплакаться. Но надо было все бросать и спасать самих себя.
Уже стемнело, а муж все не возвращался. Ужин был готов, но мы не садились за стол. В восемь часов я позвонила в наш сайгонский дом, сторож ответил мне, что муж туда не заглядывал. Я обзвонила всех знакомых, у которых он частенько бывал — все оказалось безрезультатно. В девять я набрала номер Тоффера. Он сказал, что муж ушел от него около семи часов и, наверное, скоро вернется домой. Он велел мне готовиться к отъезду и пожелал покойной ночи. Но я почти всю ночь не смыкала глаз. Часов в пять утра, когда я чуть-чуть задремала, раздался громкий испуганный крик моего сына. Оказалось, что кто-то обнаружил неподалеку от шоссе труп моего мужа.
Мне казалось, я схожу с ума… Вместе с сыном и рабочими мы предали тело мужа земле, тут же в питомнике. В девять утра мне позвонил Тоффер и спросил, почему мы мешкаем с отъездом. Я сказала ему о гибели мужа, а в ответ на вопрос, что я намерена делать дальше, объявила, что остаюсь.
Куда мне ехать? Я остаюсь рядом с могилой мужа. В тот момент я не думала о питомнике.
Дорогой! Я рассказала все, теперь решайте сами.
Когда-то я сказала мужу, что останусь и честно расскажу новым властям все о себе, но, по существу, все я рассказала только сегодня в этом письме. В тот день Вы спрашивали меня об истории нашего питомника. Тогда я почти не коснулась роли Тоффера. Вы хотели узнать больше о нем, но я умолчала тогда о главном.
Моего мужа уже нет в живых, но остались я и, конечно, мой сын. Я до времени не хотела откровенно рассказывать все. Но Вы полюбили меня, и я решила сказать правду, потому что я люблю Вас.
Я написала это письмо не только для Вас. Наверное, решить вопрос Вам помогут и Ваши товарищи.
1982
Перевод И. Глебовой.