Избранное
Шрифт:
Жду. Взошла луна. Гляжу — лежит. Я снял пиджак — да в него. Не долетел. Лежит медведь по-прежнему. У меня осталась одна пуля в другом стволе. Я все-таки встал, подошел к медведю. Вдруг показалось, что шерсть на загривке вздыбилась и медведь поднимается. Я в него в упор из другого ствола. Пуля попала в плечо, пробила шею, голову и в ухо вышла (это, конечно, я увидел потом, когда свежевал медведя). Дым по шкуре пошел. Я наклонился, поглядел медведю в морду: опять кажется, что живой, — будто искоса смотрит. Только пригляделся, а у него и духу нет. Кровь на носу давно застыла. Он готов был еще с первого выстрела. Давай я его тащить с огорода (там земля мягкая) на камни, чтобы распластать. Тяну, тяну,
Пришли домашние, срезали жир, мясо. Взвесили: девять пудов оказалось. Когда потрошили медведя, в брюхе у него было полно чинариков — буковых орехов. Я прежде думал, что это громом поблизости в лесу на буках ветки пообломало, а теперь понял: это он ломал толстые, в руку, ветки. Обломает и давай есть буковые орехи. Как убил его, больше не видел новых сломанных веток.
Особенно люблю охотиться за куницей желтодушкой. Охота за куницей ведется так: один охотник стоит, топориком по стволу постукивает (куница в дупле сидит), а другой караулит с ружьем наизготовку. Ружье дробью заряжено, третьим номером. Первый все выше и выше постукивает, подражает собачьему лаю — пугает куницу. Вот она выскакивает, тут ее и стреляешь. Если промахнешься, начнет она, как птичка, с ветки на ветку перелетать, тогда уж держись — набегаешься. А как угадаешь ладно, хоть одной дробинкой, она и готова.
Прислушиваясь к птичьему гомону, он объясняет мне голоса пернатых:
— Вот слышите: «ки-ки-ки» — это маленький красный дятел кричит. Черный большой дятел кричит иначе. По его голосу я погоду узнаю. На хорошую погоду он туркает: уставится носом в сухое дерево и быстро-быстро затрещит: «тр-р-р». На непогоду он кричит: «ти-и-и», «ти-и-и». Сойка шипит: «кш-ш». Она разно кричит, даже, как наседка квохчет.
Сегодня разнепогодилось. С утра низко нависли облака, Гремит гром, и с редкими перерывами льет обильный дождь.
К полудню небо прояснилось. Но опять наползли тучи, и еще пуще зачастили холодные дождевые капли.
В моей комнате сидит старший наблюдатель кордона Лагерная Григорий Иванович Бессонный и рассказывает о том, как он попал на Кавказ.
— Отец мой — печник. Занимался он и по столярной части. Жили мы в Харьковской губернии, на Кавказ меня привезли семилетним мальчишкой.
Сначала мы приехали в Сочи. Отец поступил сторожем к помещику Губову. Сочи в то время было маленьким селом — домов сорок. Там прожили мы года два, потом перебрались в аул, в пятидесяти километрах вверх по реке Головинке. Это место тогда только населялось, и мы пришли первыми. У нас был верблюд, на нем мы перевозили свое имущество. Пробираться в горы было очень трудно: приходилось раз тридцать переезжать через Головинку туда-сюда.
На новом месте мы построили маленькую хатенку. Питались грушами, яблоками, орехами и каштанами, так как хлеба почти нельзя было купить. Если доставали кое-когда малость муки, собирали черешни, примешивали в тесто и пекли хлеб.
В окрестностях было очень много зверей. Они не давали нам покоя. Вокруг хаты росли фруктовые деревья. Медведи залезали на них каждую ночь и ломали ветки. Пойдешь часов в семь-восемь утра за водой, смотришь: медведь сидит на дереве… Мы очень боялись: отец мой не был охотником.
Раз вышел такой случай. Мать испекла хлеб с черешней и положила его на лавку Возле окна, чтобы он остыл. Дело было вечером, в сумерки, Окна нашей хатенки без стекол, даже рам не было, и мы занавешивали окна разным тряпьем.
Не успела мать отойти от лавки: вдруг видим: кто-то отводит мешок от окна, появляется темная фигура и берет буханку хлеба.
— Здесь зверя было много, — говорит Бессонный, указывая на поляну. — Смотришь, на этом конце пасутся кони, а на том — олени и козы.
Мы с отцом ездили сюда на покос. Бывало, когда косишь, переломаешь несколько кос в день: сюда олени ходили сбрасывать рога. Чтобы очистить поляну, мы в один день вывезли четыре воза оленьих рогов.
По горам ползет дымный туман. Голубые просветы в облаках почти исчезли: будет дождь.
В восемь часов утра мы выехали верхом вместе со старшим наблюдателем Григорием Ивановичем Бессонным. Наш маршрут — пастбище Абаго и гора Тыбга.
Едем берегом реки Малчепы к гребню хребта. Сланцевые берега Малчепы обрывисты. Течение быстрой реки сжато каменными теснинами. На многочисленных порогах вода пенится каскадами, подкапывается под гигантские камни, прыгает через них. В воздух летят радужные брызги.
Подъем все круче. Курчавую зелень дубов сменяет высокий и строгий буковый лес. По сторонам тропы стоят серебристые колонны вековых буков, по-здешнему — чинарей. Среди буков попадаются отдельные пихты и грабы. Еще выше, за поясом бука, синеют пихты.
Деревья перевиты лианами. Стволы покрыты изумрудно-зелеными пятнами мха. На ветвях и сучьях повисли седые клоки бородатого лишайника. Кроны многих деревьев сплошь опутаны его косматой гривой.
У подножья старых буков рассыпана треугольная колючая скорлупа разгрызенных полчками чинариков — буковых орехов; сотни зверьков трудились здесь ночью. Полчок — ночное животное. Днем он спит, и недаром его называют сонливой белкой, соней. Ночью, невидимые в темноте, полчки бесшумно пробегают по стволам и ветвям деревьев. Только высоко в кронах слышится их неумолчное «цоканье» и, шурша, падает на землю пустая скорлупа чинариков. Утром полчки забираются в дупла и выходят оттуда лишь после заката солнца. Потому и ловить их просто. Для этого делают закрытый со всех сторон ящик, оставляя небольшое круглое отверстие в одной из боковых стенок. В ящик насыпают древесной трухи и к ночи ставят его под деревом. Наутро в ловушке находят двух-трех серых зверьков; они крепко спят, спрятав носы в пушистые хвосты.
Повсюду вдоль тропы встречаются норы кустарниковой полевки. В траве шныряют ящерицы. Змей не видно. Ниже, в долинах рек Малчепы и Белой, водятся ужи, медянки и небольшие полозы; выше, на субальпийских и альпийских лугах, — красная гадюка Казнакова, красивая и очень ядовитая змея. В поясе вечных снегов она выползает на сугробы и часами греется на солнце.
…Над нами синева вымытого дождем неба. Голубовато-золотые косые столбы солнечного света прорезают лесной полумрак. Местами яркие лучи окрашивают листву деревьев и траву в теплый желтый цвет. Будто обрызганные росой, блестят продолговатые листья рододендронов и лавровишни. Широко развернули свои веера папоротники.
Мы поднялись высоко. Впереди, на вершинах еще далекой Тыбги, белеют снега. Справа и слева от нас, в голубом тумане, сбегают с гор леса.
Из травы вылетел с негромким квохтаньем черный кавказский дрозд. По-змеиному вытягивая шею, с ближней пихты воровато и зло смотрит на нас сойка. Резкий звук ее голоса похож на шипенье кошки. В лесу не умолкают свист и щебетанье птичьей мелюзги: малиновок, зябликов, горихвосток, синиц.
Начался пихтовый лес с островами бука и граба. Все чаще попадается крупнолистый горный клен — явор. На высоте двух тысяч метров стоит старый одинокий тис с густой, низко надвинутой кроной. Короткая хвоя тиса иссиня-черна, и он возвышается среди светлой зелени буков и грабов, как черная пирамида.