Избранное
Шрифт:
Пошатываясь, добрел он до комнаты, и у него еще хватило силы дотащиться до постели и на ощупь удостовериться, что жена его здесь; вслед за тем он без чувств рухнул на пол.
Примерно через час он пришел в себя. Жена его окаменело вытянулась в постели, столяр и его супруга, неестественно сгорбившись, застыли у окна. Кухар с трудом поднялся на ноги и через силу шагнул к ним. Лишь полнейшей апатией можно объяснить, что он без особого потрясения сумел выдержать открывшееся ему зрелище.
На парапете террасы стоял зеркальный двойник, и все тело его светилось. В жуткой, глухой ночи не было ни проблеска света, кроме этого призрачного бледно-желтого сияния; даже рядом, в непосредственной близости от него
Все контуры его тела были отчетливо различимы. Видны были даже гримасы рта, и не оставалось сомнения, что разноголосые крики и хохот изрыгаются именно двойником. Руки его двигались с неуловимой быстротою; резко запрокинув голову, он долго пил прямо из бутылки.
А потом пустился в пляс. Колени его, необычайно быстро стукаясь друг об дружку, вдруг подгибались, и в следующий миг он, точно подхваченный шквалом листок, высоко взлетел к темному небосводу. С каждым прыжком он взмывал все выше и выше, так что лишь слабым мерцанием в зените выдавал себя, и проходили минуты, прежде чем он снова опускался на крышу.
Но каждый раз двойник возвращался, словно не в силах был преодолеть земное притяжение.
До зари не смолкал разгульный шум кутежа. С рассветом тускнеющая фигура двойника в последний раз вырисовалась на краю площадки. Шум сразу стих, двойник стоял неподвижно.
Вдруг он высоко простер руки, угрожающе потряс кулаками и пронзительно, так что голос его эхом прокатился по всем уголкам дома, воскликнул:
— До завтра!
И вмиг исчез, а дом опять погрузился в тишину.
С наступлением утра все жильцы съехали со своих квартир. Заброшенный дом, подобно приюту смерти, устрашающе вытянулся вдоль железнодорожных путей, а напротив него, на противоположной стороне улицы с утра до вечера стояла толпа, и сотни людей взирали на молчаливые, зияющие пустотой окна.
Лишь семья Кухаров осталась в доме. Мужчину никакими силами невозможно было заставить покинуть квартиру; как его ни уговаривали, он лишь молча указывал на лежащую в постели жену и упрямо тряс головой. Даже когда забирали детей, он не проронил ни слова, только мать вскрикнула.
В полдень к дому пригнали взвод солдат, которые тотчас заняли все выходы. У квартиры Кухаров тоже был выставлен пост.
Человек десять солдат под командованием лейтенанта гуськом поднялись по чердачной лестнице и ворвались в комнату Диро.
Комната оказалась пустой. Мебель в полном порядке стояла на своих местах, и не было никаких следов пьяного кутежа.
С чердака по винтовой лестнице солдаты взобрались на террасу, а там, переглянувшись между собой, громко расхохотались.
Терраса была сплошь усыпана осколками стекла, вытекшее из разбитых бутылок вино собралось лужицами. Посреди пола валялся опрокинутый стол, а рядом с ним — мокрые, увядшие цветы. На краю террасы стоял какой-то необычно большой стул, а на стуле привязанная веревками так, что и пошевельнуться не могла, на задних ногах сидела здоровенная свинья, испуганно моргая маленькими глазками и похрюкивая, а на голове у нее, приплюснув уши, красовался огромный лавровый венок. Вокруг стула, точно вокруг алтаря, были разбросаны охапки цветов: роз, лилий и множество фиалок.
Плану захвата Диро предшествовало долгое обсуждение. Лейтенант, командующий взводом, был убежден, что имеет дело с душевнобольным, поэтому считал, что надо действовать осторожно и по возможности без насилия. Поскольку же рассказанные жильцами диковинные истории возбудили его интерес, лейтенант решил дождаться ночи, посмотреть, как развернутся события, и начать действовать лишь в том случае, если он воочию убедится в правдивости рассказов. Лейтенант в душе питал склонность к суеверию и, хотя умом он не мог поверить тому, что слышал, все же не без затаенного содрогания думал
Всерьез он был поражен, лишь когда увидел совершенно седую голову Кухара и узнал, что этому человеку тридцать лет и еще вчера волосы у него были черные как смоль. Да и вид больной женщины, беспокойно мечущейся в постели, подействовал на него удручающе.
Тщательно обыскав весь дом, солдаты убрались восвояси. Лейтенанту не хотелось, чтобы Диро увидел их раньше времени или догадался о готовящейся западне; поэтому он велел разогнать зевак, околачивавшихся перед домом и очень неохотно подчинившихся приказу. В доме, правда, он оставил несколько постов — но не на виду, а в засаде, — у окна в квартире Кухаров посадил двух унтеров потолковее, а сам занял позицию в корчмушке напротив дома, откуда было удобно следить за входом в подъезд.
К пяти часам вечера все приготовления были закончены. Сумрак последней ночи медленно надвигался на опустелый дом и притихшую улицу. Лейтенант сидел в корчме у окна и, нетерпеливо покусывая ус, с растущим волнением приглядывался ко входу в дом и темным силуэтам прохожих. Рядом с ним дежурила привратница, которая должна была опознать Диро и указать на него лейтенанту.
— …Не извольте беспокоиться, господин офицер, — твердила привратница, — истинную правду говорю. Да что там мои слова, вы скоро сами убедитесь, что не вру, провалиться мне на этом месте! Я ведь не какая-нибудь сплетница, у которой язык что помело…
— …Едва он въехал, как я сразу себе сказала, что мне его личность не нравится, да только мое дело маленькое, мне велено всякого пускать, лишь бы за квартиру платил. А он платил исправно, не могу пожаловаться, по этой части вел себя, будто господин из благородных…
— …А глаза у него до того страшны: ну чисто у кота, когда тот замышляет по ночам на крыше шкодить… Я тотчас приметила, когда он в первый раз ко мне зашел: что такое, думаю, какая беда приключилась с этим господином… А он зашел ко мне и спрашивает, сколько, дескать, он должен за комнату платить, и тут как глянет на диван и до того перепугался, сердешный, аж задергался всем телом и голову отворотил… Я и сама-то напугалась, думаю: не иначе, как крысу увидел, их развелось видимо-невидимо, а ведь я квартиру в чистоте содержу, меня никто не упрекнет, что я, мол, свое дело не знаю… Ну, думаю, определенно крысу увидел… Подскакиваю это я к дивану и хватаю военный мундир сына моего… Схватила и давай трясти, а там никаких крыс и в помине нету… Ничегошеньки там не было на диване, только мундир да сабля, сын у меня в вахмистрах служит… Не сабли же ему пугаться, все ж таки взрослый человек, не дитя малое!..
— А еще был случай, тоже в самом начале, как он вселился… Как-то вышел этот Диро во двор, вынес стул и уселся в углу, где у нас куча песка свалена, незнамо с каких пор, и давай палкой в песке ковырять; чертил, рисовал чего-то, пока смеркаться не начало, а потом встал и ушел. Я разок подкралась к нему сзади, посмотреть хотела, чего он там делает, да он меня прогнал. Ну, а как он ушел, тут я опять туда сунулась… Не подумайте, будто я любопытная такая, просто у меня там дело было; ну, думаю, коли мне все одно в ту сторону идти, дай взгляну, чем господин этот занимался… А на песке человек нарисован, да так ловко, что я сразу узнала: это он самого себя изобразил. Только тот, который нарисован, очень печальный был, точь-в-точь будто в гробу лежит, а в головах вот эти слова написаны — прочтите! Я в тот раз списала их, уж больно они мне понравились, помру, думаю, пускай и мне такие на плите надгробной напишут… При таком-то муже никудышном, как мне достался, обо всем самой загодя думать приходится, а то помрешь, он о тебе не побеспокоится… Да только теперь мне и надписи этой не надобно… думается, из мертвых встала бы, напиши мне кто его слова в головах…