Избранное

Спарк Мюриэл

* * *

В кафе близ Голдерз-Грин были заказаны столики для поминального чаепития. Годфри вообще-то не собирался чаевничать в этой компании, но, поглядев на Гая Лита, раздумал уезжать. Его заворожил вид умненького человечка на клюках, и он все глядел и глядел, как тот, вдвое согнувшись, пробирается между погребальными букетами.

— Мы, пожалуй, выпьем с ними чаю, — сказал он Летти, — ты как думаешь?

— Чего это ради? — спросила Летти, оглядевшись. — Мы и дома можем чаю попить. Поедем ко

мне и попьем чаю.

— А по-моему, надо все-таки с ними, — возразил Годфри. — Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.

Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:

— Вот поганец, а считалось — критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком — и актрисам покою не давал. Да ты его, наверно, помнишь не хуже меня.

— Нет, смутно, — отозвалась Летти. — У меня он успеха не имел.

— А он за тобой никогда и не волочился, — сказал Годфри.

* * *

Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.

— Рональд, сиди здесь и будь начеку, — сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный.

Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом — в следующем, и поверх всего — грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.

— Летти, — позвал он, — иди сюда. Мы тут сидим.

— Дама Летти, — сказала Цунами над его головой, — переберитесь, пожалуйста, сюда и садитесь с нами, дорогая. Вот здесь, рядом с Рональдом.

«Снобы чертовы, — подумал Годфри. — Решила небось, что Летти — важная особа».

Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом — нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят,

да он и чашку-то в руке не удержит.

Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», — думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что он из них самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.

— Однажды я с Лизой крупно поссорился, — прорычал он. — Это когда она взяла в любимчики Дуйлана Тхомуса. — Так ему было благоугодно называть Дилана Томаса. — Да, да, Дуйлана Тхомуса, — сказал он, — Лиза в нем души не чаяла. Знаете, если меня отправят на небо, а там окажется Дуйлан Тхомус, то спасибо, я лучше отправлюсь в самое пекло. Зато же не удивлюсь, если Лизу отправили в самое пекло за паскудное пособничество Дуйлану в его стихоплетстве.

Джанет Джопабоком преклонила слух к речам Перси.

— Простите, что вы сказали о бедной Лизе? Я не расслышала.

— Я говорю, — был ответ, — что не удивлюсь, если Лизу отправили в пекло за поганое пособничество…

— Из уважения к моей незабвенной сестре, — сказала Джанет с дрожью во взгляде, — я попросила бы не обсуждать…

— Дуйлан Тхомус сдох от делириум тременса, — заявил, вдруг злобно возликовав, престарелый поэт. — Улавливаете, а? Д — делириум, Т — тременс. Инициалы-то не зря даются!

— Во имя уважения к моей покойной сестре…

— Стихотворец называется! — фыркнул Перси. — Да Дуйлан Тхомус и знать-то не знал, что такое стих. Я однажды Лизе как сказал, так и сказал: «Ты, говорю, чертова дура, что содержишь этого шарлатана! Это же не стихи, это же хрен знает что!» Она не понимала, да и все вы хороши, но я говорю вам, что это не стихи, а МОШЕННИЧЕСТВО от первой до последней строчки!

Цунами повернулась вместе со стулом.

— Потише, потише, мистер Мэннеринг, — велела она, похлопав его по плечу.

Перси глянул на нее и прорычал:

— Ха! Да если у вас сатана спросит, вы знаете, что ему отвечать про дуйлан-тхомусовскую пфуэзию? — Он уселся прямо и осклабил зеленые клыки — поглядеть, как принят его вопрос, на который он тут же сам и ответил в непечатных выражениях, и миссис Петтигру воскликнула: «О боже мой!» — и отерла сложенным платочком углы губ. За соседними столами зашумели, подошла старшая официантка и заметила:

— Здесь такого нельзя, сэр!

Годфри все это было более чем отвратительно, однако он подумал: а вдруг сейчас конец чаепитию? Пока все взирали на Перси, он украдкой прихватил два целлофановых пирожных сверху бутербродницы и запихал их в карман. Потом оглянулся и удостоверился, что никто ничего не заметил.