Избранное

Спарк Мюриэл

— Вы не боитесь мантов? — спросила Дафна.

— Господи, с какой стати? У нас замечательные ребята.

— А тетушка Чаката всегда ложится с пистолетом.

— Так она, может, боится, что ее изнасилуют?

В колонии все дети знали это слово; изнасилование было тягчайшим преступлением, и еще недавно колония время от времени бурлила, прослышав о случаях изнасилования, не разбирая виноватого — белый он или черный.

Для Дафны было откровением, что миссис Чаката может бояться изнасилования, а не убийства, как она всегда думала. Она взглянула на миссис Коутс озадаченно. «Кто же у нас может изнасиловать тетушку Чакату?» Миссис Коутс улыбнулась и ничего не ответила.

На прогулках с

младшими Коутсами Дафна часто слышала птичку-«уходи». Однажды они шли через маисовое поле и Джон, старший из мальчиков, спросил Дафну:

— Почему ты все время замираешь на ходу?

— Я слушаю птичку-«уходи», — сказала она.

Ее лицо затеняла широкополая шляпа, вокруг стеной поднимался маис выше ее головы. Джон Коутс, ему было шестнадцать, скрестил на груди руки и уставился на нее, потому что странно, чтобы маленькая девочка знала о птичке-«уходи».

— Что ты смотришь? — спросила она.

Он не ответил. Маис достигал ему до плеч. Он был в смятении и, чтобы не выдать своих чувств, продолжал смотреть на нее, скрестив на груди руки.

— Не стой так, — сказала Дафна. — Ты похож на Старого Тейса.

Джон рассмеялся. Он ухватился за возможность сбросить напряжение и оправдать свою позу.

— Достается вам от Старого Тейса, — сказал он.

— Старый Тейс лучший табачный баас в стране, — одернула она его. — Дядя Чаката любит Старого Тейса.

— Нет, он его не любит, — сказал Джон.

— Нет, любит, иначе не оставил бы у себя.

— Детка, — сказал Джон, — я знаю, почему Чаката оставил у себя Старого Тейса. И ты знаешь. Все знают. Совсем не потому, что он его любит.

Они пошли догонять ребят. Дафна ломала голову, почему Чаката оставил у себя Старого Тейса.

Они выпросили поездку в дорп. Семья Коутсов не возбраняла себе говорить на африкаанс и заводила со встречными клокочущий в горле разговор, а Дафна тушевалась, понимая лишь его обрывки.

У машины сговорились встретиться в пять, сейчас было только половина третьего. Дафна не стала тянуть и, отделившись от остальных, через почту прошла на задний двор, где перед горшком с маисовой кашей сидели на корточках туземцы. По-детски любопытные, они смотрели, как она проходит мимо их хижин и уборных и ступает на санитарную дорожку в конце двора.

Дафна перебежала через поле и крутой тропкой полезла на холм Дональда Клути. Холм носил это имя, поскольку Дональд Клути был его единственным обитателем, остальные лачуги стояли пустые.

Дональд Клути в свое время учился в Кембридже. В доме он держал на стене две фотографии. На одной Дональд был снят с крикетной командой, и узнать его было нелегко из-за пышных, подвитых усов и в одном ряду с такими одинаковыми молодыми людьми, своей каменной самоуверенностью напоминавшими Дафне героев-первопоселенцев с картинок. Под фотографией стояла дата: 1898. На другом групповом снимке Дональд в форме стоял с боевыми товарищами из авиации сухопутных войск. Здесь дата была — 1918, но благодаря усам Дональд выглядел немногим старше, чем на кембриджском снимке.

Дафна просунула голову в открытую дверь и увидела Дональда в ветхом плетеном кресле. Его белая рубашка была заляпана свеклой.

— Ты пьяный, Дональд, — вежливо спросила она, — или трезвый?

Дональд всегда говорил правду.

— Я трезвый, — сказал он. — Заходи.

В свои пятьдесят шесть лет он уже очень мало походил и на молодого кембриджского крикетиста, и на пилота АСВ [67] . Он сменил не одну сотню работ, женился и уступил жену человеку помоложе и поэнергичнее. Последние восемь лет он как никогда чувствовал себя устроенным в жизни: он был секретарем совета в дорпе, по работе ему не требовалось быть особенно пунктуальным,

прилежным, собранным, не требовалось прилично выглядеть, а именно этих качеств Дональд не имел. Иногда он являлся на ежемесячное заседание совета с опозданием и пьяный, и тогда председатель указывал ему на дверь и ставил вопрос об увольнении. Иногда они единогласно увольняли его, и после заседания ему сообщалось решение. А на следующий день Дональд опрятно одевался и шел к мяснику с рассказом об АСВ; потом шел к директору школы, который окончил Кембридж несколькими годами после него; обойдя всех членов совета, он брался за округ, проезжал на велосипеде многие мили, следя, чтобы в положенных местах были ограды, чтобы поваленные дождями дорожные знаки были восстановлены в лучшем виде. И уже к концу недели никто не вспоминал об увольнении Дональда. После этого он умерял рвение, и если за неделю ему случалось зарегистрировать рождение или смерть — это была хорошая рабочая неделя.

67

Авиация сухопутных войск.

— Кто тебя привез с фермы? — спросил Дональд.

— Тики Толбот, — сказала Дафна.

— Рад тебя видеть, — сказал Дональд и крикнул слуге приготовить чай.

— Еще пять лет — и я поеду в Англию, — сказала Дафна, заводя обычный разговор, поскольку сразу начинать с того, ради чего она пришла, она не считала правильным.

— Самое милое дело, — сказал Дональд. — Тебе поехать в Англию — это самое милое дело.

И он в который раз принимался рассказывать о заливных лугах в Кембридже, о деревенских пивных, о живых изгородях и канавах, о всадниках в красных камзолах.

С большими чашками в руках вошел слуга Дональда. Одну он подал Дафне, другую — Дональду.

Какие маленькие реки в Англии, рассказывал Дональд, а ведь никогда не высыхают. Какие маленькие поля, на пальцах пересчитаешь их акры, а среди хозяек не встретишь ни одной стервы, потому что все занимаются своим делом и собачиться им некогда. Л весной в своих поместьях аристократы вкушают чай в длинных галереях, и блеклый солнечный свет струится сквозь створчатые окна на потускневшие виндзорские кресла, и пахнут гиацинты…

— Понятно. Теперь расскажи про Лондон, Дональд. Расскажи про театры и биоскопы.

— Там не говорят «биоскопы», там говорят «кино» или «картина».

— Послушай, Дональд, — решилась она, потому что было уже двадцать минут пятого, — скажи мне честно одну вещь.

— Выкладывай, — сказал Дональд.

— Почему дядя Чаката держит у себя Старого Тейса?

— Я не хочу остаться без работы, — сказал он.

— Честное слово, — сказала она, — я тебя не выдам, если ты расскажешь про Старого Тейса.

— Эту историю знает вся колония, — сказал Дональд, — но первый же, кто расскажет ее тебе, будет иметь дело с Чакатой.

— Помереть мне на этом месте, — сказала она, — если я проболтаюсь дяде Чакате.

— Сколько, ты говоришь, тебе лет? — спросил Дональд.

— Скоро тринадцать.

— Так это случилось за два года до твоего рождения — стало быть, пятнадцать лет назад, — когда Старый Тейс…

В свое время Старый Тейс женился на девушке-голландке из Претории. Задолго до того, как определиться на работу к Чакате, он знал, что жена ему изменяет. Эти измены имели одну особенность: ее интересовали исключительно англичане. Молодые англичане-колонисты в хозяйствах, где работал Тейс, заслуженно или незаслуженно выслушивали от него обязательное: «Ты совершил прелюбодеяние с моей женой, ты свинья». Завязывалась драка, либо Тейс припугивал ружьем. При любом исходе и независимо от того, были эти молодчики любовниками его жены или не были, Тейса обычно гнали с работы.