Избранное
Шрифт:
Когда говорил Авель, ужасная смерть из рассказов Пабло представала в волшебном венчике сказки. Похоронная процессия его снов походила на свадебное шествие — и родственники, и сам покойник были в белом, на дорогу сыпался дождь цветов. Архангел слушал как зачарованный, а прощаясь, спросил, знает ли Авель слова того вальса. Авель отрицательно покачал головой и взял у Архангела фотографию, которую тот ему подарил.
Смерть Доры прервала самое главное его дело — подготовку к давно задуманному побегу.
Они стащили ружья у сестер
Приемник Агеды сообщал о прорыве у Эбро, о вторжении националистов в Каталонию. Он слушал сводки все внимательней и слово в слово пересказывал Пабло. Радио без конца взывало: «К оружию!», и сама Филомена сказала, что скоро призовут детей.
— Если мы не будем действовать, — сказал Авель своему другу, — нас призовут насильно.
План свой они решили осуществить в день поклонения волхвов: Пабло едет в Жерону тайком, на грузовике интендантского управления, и продает краденые вещи. Потом возвращается на том же грузовике и встречается с Авелем на перекрестке. Оттуда они вместе идут в Паламос через поля, минуя дороги.
Они закопали свой клад в неверный слой слежавшихся опавших листьев, прикрытый колючками, дроком и ежевикой. В этих листьях, наметенных ветром и дождем у стен заброшенной мельницы, жил целый таинственный мир зверюшек и насекомых — ползали красноватые червячки величиной с пиявку, клейкие яички укутались в ватные коконы, сложным геометрическим узором растянулась паутина. За волнистыми, уходящими вниз полями темной и плотной массой лежало море. Пока Авель и Пабло работали, наступил вечер и все вокруг погрузилось в мягкую пелену тени.
— Думаешь, не узнают?
Пабло сидел на корточках и, высунув розоватый кончик языка, затягивал мешок.
— Не узнают, — сказал он. — Они до самой Жероны едут без остановки.
Он затянул мешок и вынул из кармана две травяные сигареты.
— Закурим?
Авель молча закурил. Огонек осветил на минуту лицо его друга, а потом еще ощутимей стала темнота.
— А если в Жероне накроют? — спросил он.
За последний час его совсем измучили сомнения, и он очень хотел, чтобы друг их рассеял. Было в Пабло что-то от шута, от знахаря, от шарлатана. Его хитрющие глаза сверкали, как будто там, внутри, горел огонек, а когда он улыбался, открывая острые, как у волчонка, зубы, на душе становилось спокойнее.
— Ты не волнуйся, — говорил он. — Все
Сейчас он казался еще оживленней, чем обычно. Прежде чем вскинуть мешок на плечо, поплевал на ладони — он видел, что так делают грузчики.
— Отнесу барахло к одному старьевщику, — сказал он. — Придется поторговаться. Я не я буду, а все как есть из него вытяну, из старика слюнявого.
Они спустились к берегу по дороге. Вороны махали крыльями, как машут веслом, прорезали пронзительными криками умирающий день. Мальчики шли медленно и через каждые пятьдесят метров передавали друг другу мешок.
— Ты уверен, что в интернате не заметили? — спросил Авель.
Он знал, что вытащить вещи из шкафа — дело простое, но вопрос вырвался сам собой, нужно было успокоиться, он ничего не мог поделать.
— А кому там замечать? — спросил Пабло.
Он покраснел от напряжения и остановился передохнуть.
— У этого учителя дел хватает, весь интернат на нем, некогда ему за каждым смотреть.
— Может, Стрелок пронюхал.
Пабло поднес ко рту черствую корку и принялся ее грызть совсем по-мышиному.
— Ну и черт с ним. Где ему нас накрыть!
Он снова взвалил мешок на плечо, и Авель признательно на него посмотрел. Они так часто все это обсуждали, что он перестал верить, и ему было нужно, чтобы Пабло снова его убедил.
— Я тебя буду ждать на дороге, — сказал он бог знает в который раз. — Если ты меня сразу не увидишь, ты все равно знай, что я тут, жду.
Серебряная медаль луны украсила небо. Слепая сова пролетела над ними, бешено хлопая крыльями, и ворон зловещим карканьем передразнивал хрип удушенного.
— Как странно, — сказал Авель. — Сегодня я последний раз ночую в «Раю», а мне хоть бы что.
Завтра откроется для него путь славы. В офицерской форме он будет носиться по полям сражений. Самый ответственный момент боя. Разверзаются воронки, превращая мирное поле в лунный пейзаж. И тут появляется он. Солдаты становятся «смирно» и, раньше чем начать наступление, просят у него совета. «Как прикажете, сеньор полковник», «Слушаюсь, сеньор генерал».
— Странно? — сказал Пабло. — А чего тут странного?
Авель облизнул пересохшие губы.
— Не знаю, трудно объяснить. Вот мы теперь тут, мы с тобой, разговариваем как всегда, а завтра это все будет наяву. Я как-то не могу понять, что все переменится. Я думал, это очень страшно, и я буду кричать, скакать, а я такой же, как был, спокойный — ну, не могу объяснить.
Глаза его друга сверкали, как лужицы ледяной воды. Авелю показалось, что в них светится понимание, и он продолжал дрожащим голосом:
— Я думал, я места себе не найду, буду очень волноваться, а у меня даже сердце бьется, как билось. Хорошо бы мне кто-нибудь это объяснил — почему такая разница между тем, что есть, и тем, что представляешь. Я многих людей спрашивал, и никто не сумел мне ответить.