Избранное

Куранов Юрий Николаевич

— Вот и ваша мельница, — сказала Инка.

Вдали над озером виднелась мельница.

— Хорошая у вас мельница.

— Хорошая, — сказал Олег.

— Я ведь на мельнице и ночевала, — сказала Инка, садясь в траву.

— Чего же ты?

— Так, пришла, посидела под окнами и ушла на мельницу.

— Позвала бы меня.

— А бабушка пустила бы?

— Пустила б.

— Дед бы не пустил. Строгий он у тебя, да и пьяный был.

— Не дед был пьяный. Это Бедняга.

— И дед тоже. Я ведь видела… Пойдем жить на мельницу, — сказала Инка и осторожными

глазами посмотрела на Олега. — Там тихо, только все поскрипывает да мыши бегают.

— Холодно там будет зимой, — сказал Олег.

— Зимой везде будет холодно. — Инка посмотрела вдаль, за гриву и за леса.

— Иди к нам жить, — сказал Олег.

— Что ты! Кто же меня пустит?

— А чего?

— Я ведь цыганка. Да и наши придут, заберут.

— А мы не пустим их. Мы с Енькой возьмем ружье и стрелять будем.

— За что же их стрелять? — сказала Инка грустно. — Вчера и так какой-то приехал на коне и все ругался.

— Чего же он ругался?

— Кирилл где-то поросенка украл.

Далеко за Иртышом, над тайгою, низко шел самолет.

— Смотри, какие самолеты есть, — Олег показал рукой за Иртыш.

— Ага, — сказала Инка, глядя в траву. — Я ведь тебе так и не рассказала, что наворожила тогда.

— Нет. Не рассказала.

— Хочешь, расскажу?

— Расскажи.

Инка сорвала красный широкий и шершавый лист, положила его на колено и стала разглаживать ладонью. Потом подняла этот лист, посмотрела сквозь него на солнце и опять положила на колено.

— Будешь ты красивый-красивый, — сказала она тихо. — Богатый-богатый будешь. И будет у тебя дом большой и с конюшней. И конь вороной стоять будет, и красное седло у коня, и оно будет серебром и бисером вышито. И ковши будут золотые висеть в доме на ведрах. И будет постель из высокой перины и пуха лебяжьего, а над постелью — шатер синий. И тоже будет он шит серебром и бисером. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Олег.

— И все тебя слушать будут, чего ты ни скажешь, И никогда тебя никто не прогонит, а везде тебя пустят и примут как гостя. И будет у тебя жена, красивая-красивая, как та девчонка. Наташа, что ли? Она будет мыть твои ковши, и коня чистить, и вино варить. А потом под окошком мы с Кириллом пройдем, и я улыбнусь тебе. Ладно? Хочешь? — сказала Инка, с трудом выговаривая слова.

Олег молчал. Инка уже сидела спиной к нему, смотрела в траву. Олег хотел заглянуть ей в лицо, но Инка отвернулась. Потом она еще ниже наклонила голову и, шепотом произнося слова, но звучно их выговаривая, продолжала:

— А когда ты умрешь, много-много людей пойдут за твоим гробом, и все будут плакать. Похоронят тебя в степи, много венков положат на твою могилу. И будут над ней летать птицы, и солнце будет светить, и никогда не будет над ней дождя. А когда все уйдут, я приду к тебе. И часто буду ходить на твою могилу в хорошем длинном платье и в красном платке.

Инка вдруг вскочила и убежала далеко в поле. И остановилась. Олег поднялся и хотел подойти к ней, но Инка отбежала еще дальше и строго сказала оттуда:

— Не ходи.

Олег снова сел в траву, и ему захотелось плакать.

В

полдень они ушли от мельницы в поле, где люди работали вдалеке, копая картошку.

— Наши, — сказал Олег, — всей деревней вышли.

— Смотри, какие журавли летят, — сказала Инка, показывая рукой в сторону, где высоко над лесами шли гуси.

— Ага, — сказал Олег, глядя на людей и видя там Саньку, Марию, Калину и других деревенских. — Пойдем туда.

Инка пошла за ним, рассеянно глядя под ноги. По дороге катила телега. В телеге размахивал вожжами Енька. Енька остановил коня. Олег подбежал к телеге и прыгнул в нее.

— Садись! — крикнул он Инке.

Инка подошла и тоже села в телегу. Енька разогнал коня, и свистнул, и громко закричал на все поле. И вдруг на ходу Инка выпрыгнула из телеги и побежала к лесу. Потом она остановилась, обернулась и крикнула:

— Я приду! Потом.

— Хорошо, что уроков нынче не было, — сказал Енька. — Всех в поле послали, картошку копать да снопы стаскивать.

— Так, значит, не было уроков, — сказал Олег, подскакивая в телеге и мелко трясясь от быстрого ее хода. Ему хотелось тоже выпрыгнуть на дорогу и кинуться в поле, но конь бежал быстро, и на душе было горько, и ничего не хотелось делать.

Земля еще не остыла, но картошки в земле были холодные, влажные. Олег складывал картошки в ведро, а ведро грохотало и покачивалось. Ведрами картошку таскали и сваливали в кучу. А там Калина и Мария, тоже ведрами, насыпали картошкой мешки. Енька стоял возле телеги и ждал, когда начнут таскать мешки.

Калина и Мария принялись мешки завязывать. Мария сильными толстыми пальцами брала мешок за верх, сдавливала, словно душила, и потом закручивала верх, как бы отворачивала мешку голову. Калина ловко перехватывала мешок ниже Марииных пальцев бечевкой — раз, два, три — и завязывала. Мария сапогом била в тугой мешок, поглядывала на него свысока и говорила:

— Ишь раздуло! Сытый барин.

— Вот чертова скотина, — говорила Калина. — Бедняги и духу нет. Валяется, стерва. Хоть бы мешки потаскал на бабском поле.

— Мешки бы потаскал, — ехидно улыбалась Мария. — С него, с душного черта, как с козла молока. Жаль, Гришку Останина на обучение на военные взяли. С деревянной винтовочкой за селом прыгает.

— Ты сама-то мешки не трогай, — строго сказала Калина.

— Одна, что ли, будешь таскать? — усмехнулась Мария.

— Да вон ведь бабы еще есть, крикну.

— Какие они бабы! Одна стара, друга худа, дышать нечем.

— Смотри, Мария, порвешь живот, мужик вернется, душу вынет. Нельзя нынче тебе.

— Не вынет. Все можно. Еще не это будет.

— Ну, подсобляй тогда. Сама, мотри, не бери.

Калина взяла мешок обеими руками чуть выше вязок и наклонилась. Мария подхватила снизу. Они раскачали мешок и взвалили его Калине за загорбок. Калина подтряхнула мешок спиной, крякнула и, мелко ступая босыми ногами, потащила к телеге.

— Подсобляй, что ли. Не сопляк, поди, — сказала она Еньке, повернулась к телеге спиной и плечами швырнула мешок в телегу.