Избранное
Шрифт:
— Вот здесь тело моего учителя было предано сожжению. Я до сих пор помню ту страшную ночь.
Он постоял под пальмой с закрытыми глазами, бормоча священные стихи.
— Мы не должны позволять телу вводить нас в заблуждение. Человек — это не просто мясо и кости. Мой учитель это доказал, — провозгласил он и вдруг лихорадочно забил по кустам бамбуковой палкой, спугнув множество всяких тварей — ящериц, хамелеонов, лягушек и птиц, долгие годы спокойно живших в своем зеленом убежище. Казалось, он радовался их смятению и жадно, с шумом вдыхал запах раздавленной зелени.
— Я уверен, что кобры, которые здесь живут,
Под сорняками оказались надтреснутые каменные плиты, какие-то части каменных фигур. Бородатый тыкал в них палкой и говорил:
— Это пьедестал для бога Вишну, нам заказал его какой-то храм. А это руки Сарасвати, богини знания, их нельзя было использовать, там в камне небольшая трещина. Мой учитель так огорчился, когда ее заметил, что вышвырнул их за дверь и три дня ни с кем не разговаривал. В такие минуты я боялся к нему подходить, прятался за ствол вон того тамаринда. Когда он успокаивался, он сам меня звал. Но где же тот камень? Где он? Плита два фута на два. Не могли же у нее вырасти ноги… не убежала же она… Хотя, верьте моему слову, если скульптура удалась, на пьедестале ее не удержишь. Я всегда вспоминаю историю о статуе танцующего Натараджа, который был так совершенен, что затанцевал космический танец, и весь город зашатался, словно от землетрясения, пока наконец не додумались и не отбили у него мизинец. Мы всегда так поступаем, никто этого не замечает, но мы всегда делаем где-нибудь небольшую щербинку — для безопасности.
Он продолжал говорить, а Джаган слушал его, широко раскрыв глаза. Внезапно перед ним возникла новая вселенная. Он понял, как узок был его мир, весь помещавшийся между лавкой и памятником Лоули. Проделки Мали не имели теперь никакого значения.
«Неужели я подошел к порогу новой жизни?» — подумал он. Для него уже ничто не имело значения.
— Такое нередко случается в нашем существовании, но всегда проходит, — сказал он вслух.
Бородатый скрыл свое удивление от столь неожиданной мысли и ответил:
— Истинно, истинно, нельзя забывать о своем подлинном «я», ведь это не просто мясо да кости.
Он протянул руку к дереву гуавы, сорвал с ветки плод и вонзил в него зубы с радостью десятилетнего сорванца.
— На этом дереве всегда росли самые сочные гуавы. Вот почему его так любят обезьяны. В некоторые месяцы их на нем даже больше, чем листьев, честное слово.
Он снова наклонил ветку, сорвал еще плод и протянул Джагану. Джаган, чтобы не обидеть бородатого, плод взял, но есть его не стал.
— Я не ем сладкого и соли.
— Почему? — спросил бородатый.
— Гм…
Как выразить смысл всей жизни в нескольких обыденных словах?
— Вы прочтете обо всем этом в моей книге.
При слове «книга» бородатый поскучнел. Он привык к надписям на камне и на пальмовых листьях, печатное слово его не увлекало. А Джаган спокойно продолжал:
— Этот издатель Натарадж, вы его хоть немного знаете?
Бородатый потерял всякий интерес к теме. Не обращая внимания на Джагана, он продолжал говорить сам, не замечая, что Джаган превозмог соблазн и вместо того, чтобы откусить от плода, уронил его потихоньку на землю. Джаган никак не мог решить, хорош или плох он с диетической точки зрения. Обидно, если он отказался от этого лакомства
Джаган шел за бородатым, смутно слыша его слова, но мысли его были заняты плодом, от которого он отказался.
Наконец бородатый спросил:
— Вы меня слушаете?
— Да-да, конечно, — ответил Джаган.
— Мы все обошли, но этой плиты здесь нет. Где же она может быть? — сказал бородатый. Он обнял палку, положил на нее подбородок и погрузился в раздумье.
Джаган не удержался и спросил:
— Почему это вас так беспокоит?
— Это очень важно. Я же вам сказал. Когда я ее найду, вы сами увидите.
Внезапно он выпустил палку из рук и сказал:
— А-а, вспомнил… Пойдемте!
И зашагал быстро к пруду.
— Сойдем вниз… Осторожно — ступеньки скользкие.
Он спустился по ступеням и зашел по колено в воду. Джаган отстал, не понимая поведения бородатого.
«А вдруг он швырнет меня в пруд, вернется в город и скажет: „Продавец сладостей исчез“?»
Бородатый, возбужденный и покрасневший, повернулся и закричал:
— Что же вы стоите? Боитесь замочить свое дхоти? Ничего, потом высохнет.
Тон его не допускал возражений.
Джаган спустился по замшелым ступенькам. Сердце у него замирало. Дхоти, конечно, намокло; легкая дрожь пробирала его; он зачарованно глядел на пчел, вьющихся над голубым лотосом. На сердце у Джагана было легко — ах, если б умереть в эту минуту. Махнуть рукой на бесконечные сложности жизни — и умереть! Пока он был занят этими мыслями, бородатый опустился на четвереньки, оглянулся и сказал:
— Идите сюда!
Глаза у него горели, борода развевалась.
«Мне уже не спастись, — думал Джаган. — Он хочет сунуть меня головой в воду. Может, повернуться и убежать? Нет, надежды на спасение нет!»
И он шагнул вперед. Вода доходила ему теперь до пояса.
«Может, для ревматизма холодная вода и полезна, но я же не ревматик, — подумал он. — Если я не погибну здесь, в воде, то умру от воспаления легких. В следующей моей жизни мне бы хотелось родиться…»
Он быстро перебрал в уме всевозможные варианты. Домашним псом? Котом-хищником? Уличным ослом? Махараджей на слоне? Все что угодно, только не преуспевающим торговцем сластями с избалованным сыном.
Бородатый, не подымаясь с четверенек, командовал:
— Опустите руку в воду.
Джаган повиновался, с опаской ступая по скользкому дну.
— Нащупали? — спросил бородатый властно.
Джаган заметил, что с той минуты, как они оказались в саду, бородатый становился все более и более властным. Это уже был не скромный красильщик волос с улицы Кабира, а грозный вождь, полководец, привыкший к тому, чтобы приказы его выполнялись беспрекословно. Полное, безоговорочное повиновение. Джаган опустил руку в воду и содрогнулся — чьи-то челюсти сомкнулись на его пальцах.