Избранное
Шрифт:
Он захмелел, он бредит от испуга.
Пророчество, предчувствие, тоска
Чужих сердец. Давно ли птицы к югу
Летели?.. Будь спокойною, река,
Дай перейти себя! В ночной простор
Немыслимый вонзается собор.
Перевод Е. Витковского.
НИКА САМОФРАКИЙСКАЯ
Забыта даль. Знакомый свет угас.
Лишь белизна великая, как море,
И сумрак белый обступают нас.
И как солдаты за вождем, за славой,
Мы все следим за узкою стопой,
Той неустанной. Твердой. И кровавой.
Что топчет камень. И выходит в бой.
Но ясный знак ее судьбы и воли
Увидишь сам. Она тебя вела,
Смотри теперь: всей силой нашей боли
Распахнуты победно два крыла.
И лестница плывет. И, став судьбой,
Богиня боя встала над тобой.
Лувр, Париж, 1942
Перевод Г. Ратгауза.
БОЛЬ ГОРОДОВ
Боль больших городов, исказившая облик земли,
Повели мне вещать и убийц проклинать повели,
Чтоб тройного проклятья отвергнуть они не могли!
Ибо с наших деревьев листву оборвали они,
Мы ограблены ими, лишились прохлады в тени:
Как сердца наши стонут в безжалостно знойные дни!
Кровью брызжут фонтаны, на площади — кровь до колен
Оскверненные рощи попали в бессмысленный плен.
И рыдают во мгле голоса ослепленных сирен.
Злые недруги жаждут из ласковых наших детей
Сделать юных убийц, всех на свете наглей и лютей.
В Лету челн их летит, тяготит его бремя смертей.
Наших женщин они понуждают младенцев плодить,
Чтобы пушечным мясом безглазую бойню кормить,
Спелый колос спешат ненасытным огнем погубить.
Многоликая смерть усмехалась в глазах палачей,
Потому что свободе клялись мы всего горячей.
А машина войны все грозней, все свирепей ревет:
Сыновей наших мозг на проклятую смазку идет,
А из их черепов недруг брагу кровавую пьет.
Над Заливом безветрий есть город без песен и слов
[1]
,
В безысходном молчанье его обступивших валов,
Нынче всюду зовут его Городом Мертвых Голов.
А над Тибром, где прежде был взыскан я лучшей судьбой,
Скоро грянет Отмщенье пронзительно-гневной трубой, —
Ах, Подделка под Цезаря, что тогда будет с тобой?!
Я Испанию слышу. Столица со мной говорит.
То в лохмотьях развалин встает непокорный Мадрид.
То над сердцем рабыни заря упованья парит.
А над Сеной я вижу, как гроз нарастает каскад,
Вижу ярость ночей и грядущего гнева раскат,
Словно Делакруа — вижу деву в огне баррикад.
Вижу город туманный — он бомбами нынче изрыт.
Цвет тумана багряный — британский парламент горит.
Тает строгий и странный, над Темзой взлелеянный быт.
Ясно вижу Варшаву: в плену, в униженье, в гробу…
Вижу сабельных молний, отмщающих молний мольбу.
Барабанная дробь — это город вступает в борьбу.
И далекий мой город, всей этой печали очаг, —
Отражаются сосны в озер пересохших очах,
Все зачахло кругом. Лишь кровавый ручей не зачах.
И еще я скажу (только имени не назову)
О столице столиц. Не видал я ее наяву,
Но твердил ее имя во сне, как благую молву.
Снилось мне, что стою я на площади, где мавзолей,
Где, недвижен, он внемлет раскатам с кровавых полей.
Из-под сомкнутых век светит взор твой, бессмертья светлей.
Разыграйся, Гроза! Размахнись и взорви небосклон,
Пусть взметнется асфальт под ногами идущих колонн!