Избранное
Шрифт:
Увидев отряд, крестьяне опустили мотыги. Землекопы поспешно расчистили узкий коридор для колонны. Однако ни один из них не ответил на приветствие господина фельдфебеля.
— Наверно, они оглохли, — заметил с усмешкой Тарада.
— Кроты!
— Взгляните, какая у этого зверская рожа…
— Типичный хунхуз!
— Вот падаль!
Видя благосклонную усмешку господина фельдфебеля, ротные остряки открыли беглый огонь по молчаливой шеренге маньчжур. Каждая шутка вызывала взрыв хохота. Так приятно было прочистить глотки после
Даже увалень Сато не удержался и крикнул:
— Здорово, навозные черви!
Возле протоки колонна остановилась. Раздалась команда:
— Набрать воды в радиаторы!
Сато и Кондо первыми схватили брезентовые ведра и спустились на лед. Протока промерзла до дна. Ветер сдул снег. Гладкая голубая дорожка уходила на юг. Солдаты побежали по ней, скользя и падая.
Это было занятное путешествие. В пузыристой светлой воде стояли неподвижные рыбы. Сато топнул ногой. Рыбы не шевелились: они вмерзли в лед. Тогда Сато вынул тесак и вырубил кусок льда вместе с рыбой. Она была плоская, с острыми красными плавниками и золотистым брюшком. Наконец они отыскали глубокое место, где темнела вода, и наполнили ведра.
Возле поселка работал взвод саперов. Звенела круглая пила, связанная приводом с автомобильным мотором. У солдат были пепельные щеки и седые от мороза ресницы.
Сато поделился сигаретами с одним из саперов. То был настоящий солдат, подвижной, обтертый в походах крепыш с насмешливым багровым лицом. Глотка его шипела, как испорченный кран.
— Так вы из Хоккайдо? — спросил сапер, с трудом выталкивая слова. — Говорят, в Саппоро несчастье… Ячмень упал еще на две иены…
— Не знаю, — сказал Сато. — Здесь всегда такой холод?
— Всегда… Две иены на коку… [30] Так вы ничего не слышали насчет ячменя?
— Нет… У нас уже четверо отморозили ноги.
— Холодно, очень холодно, — повторил сапер, пританцовывая. — Видите сваи? Это наш семнадцатый мост. Клен как железо… Утром сменили два диска. Так вы куда, приятель, в Цинцзян?
— Ничего не известно.
— Ну-ну… Видно, вы первый год носите ранец. В пустяках не бывает секретов.
— Говорят, здесь высокие урожаи? — заметил Сато уклончиво.
30
Коку — мера веса, равная 180 кг.
— Дерьмо! Рай для каторжников.
Пока они разговаривали, вода в брезентовом ведре успела подернуться иглами льда. С берега неслись нетерпеливые гудки автомобилей.
— Берегите уши, — просипел сапер на прощание.
Но Сато не слышал. Держа ведро и замерзшую рыбу, он мчался по голубому пузыристому льду к автомашине.
Они проехали еще с полсотни километров, и вдруг автомобили подняли дружный рев. Впереди за болотистым полем виднелись две башни. Низкая
Тявкал небольшой колокол. На улицах качались разноцветные кисти и бумажные шары, а из каждой трубы, напоминая об огне и горячей еде, поднимались колонны синего дыма. То был город, живой и теплый.
Изо всех фургонов глазели переселенцы, закутанные в одеяла и разноцветные платки…
— Ано нэ! — крикнул громко Огава. — Да здравствует Цинцзян!
Ему нестройно ответило несколько застуженных глоток.
Из городских ворот навстречу колонне уже мчались кавалеристы в шлемах, отороченных мехом.
Глава пятая
После бесконечных поездок, шума и резкого света новостроек «Казачка» поразила Коржа своей тишиной. Низкое здание заставы, сколоченное из дубовых бревен, стояло в ложбине. Можно было подъехать к «Казачке» вплотную и не заметить ни темной крыши, ни мачт радиостанции, ни забора, раскрашенного черно-желтыми пятнами.
Здесь лошади не ржали, собаки не лаяли, сапоги не скрипели. Многие из красноармейцев, отправляясь в дозор, заматывали копыта коней тряпками, а пешие надевали ичиги.
День и ночь на заставе не имели границ: люди жили здесь в нескольких сутках сразу. Просыпаясь, бойцы видели в окнах вечернее солнце и засыпали с петухами, чистили сапоги ночью и умывались в полдень.
…Только три дня прошло с тех пор, как на утренней поверке впервые выкликнули фамилию Коржа, но бойцам и начальнику уже казалось, что всю жизнь они видели это веселое лицо и беспокойные, крапленные веснушками руки. Корж много ездил и, вероятно, один видел больше, чем целый взвод красноармейцев-барабинцев. Стоило только вспомнить какую-нибудь область, город или новостройку, как он немедленно вмешивался в разговор.
Он знал, что в Новороссийске из города на «Стандарт» ездят на катерах, что в Бобриках выстроили кинотеатр «почище московских», что Таганрог стоит на горе, что в тифлисских банях вода пахнет серой. Он мог рассказать, сколько суток идет пароход от Казани до Астрахани, как выглядит домна и в какой цвет окрашен Кремлевский дворец. На заставу Корж привез уйму цепких словечек, смешных рассказов, песен, а главное — настоящий хроматический баян с могучими мехами, ремнем на зеленой подкладке и таким количеством перламутровых пуговок, что их хватило бы на сотню косовороток.
В первый же вечер Корж вынул баян из футляра и поставил перед бойцами на стол.
— Кто желает? — предложил он небрежно.
Все замолчали, поглядывая то на баян, то на незнакомого широкоротого первогодка. Инструмент слепил черным лаком и никелем застежек. Боязно было прикоснуться к его сверкающим клавишам.
Осторожно кашлянул только повар — маленький кривоногий человек с лицом калмыка. Он был запевалой всех песен и первым музыкантом заставы.
— Разрешите? — спросил повар почтительно. — Я сейчас.