Избранное
Шрифт:
Желаю Вам всего наилучшего. Больше почтовых оказий не будет. Следующее письмо получите с Поста Памирского-месяца через три. Не беспокойтесь, мы очень счастливы. Странно вспоминать Ленинград. Каким шумным кажется он отсюда!
Ваш…» (моя подпись)
Глава третья
ТРЕВОГА
1
Из-под одеяла-и морозный воздух палатки… Но Юдина вызывает какой-то киргиз. Стуча зубами от холода, Юдин торопливо сует ноги в сапоги, руки в рукава альпийской куртки. Выходит. Я еще в полусне. Полог палатки откидывается, и Юдин спокойно, тихо и удивительно неожиданно:
— Никакой паники…
Басмачи?
В Средней Азии это слово знает каждый. Басмачи- это активные контрреволюционеры. Это те враги советской власти, которые с оружием в руках выступали против нее.
Неожиданное известие, принесенное нам заезжим киргизом-кочевником, означало, что зарубежные империалисты затевают новую авантюру. Мы знали, что среди местных жителей-киргизов Алая и Памира- мы найдем друзей, готовых отдать жизнь за советскую власть. В тишине долин мы слышали смелые голоса комсомольцев-киргизской молодежи, разоблачавшей на собраниях всяческих реакционеров. Но мы знали и то, что многие муллы, баи, бывшие басмачи, готовые мстить всему живому на свете, притаились до случая в здешних горах, полны лицемерия и показного смирения. Мы знали, что они готовы примкнуть к любой авантюре, какую задумают их заграничные покровители. Мы понимали, что в слепой ненависти к советскому строю они готовы опять вооружиться вырытым из-под камней оружием и, забрав с собой родовые семьи, сбросить овечьи шкуры и примкнуть к той стае бандитов, что кинется на нашу территорию из-за границы, которая тянется в почти неисследованных горах и еще плохо защищена… Кинется, чтобы грабежом возместить былые богатства, чтобы громить мирные верблюжьи караваны, надоблачные аульные кооперативы, убивать и пытать девушек-комсомолок, изучающих в школах грамоту, резать всех советских людей, которые попадутся им в руки, стремясь избавиться от свидетелей, рассчитывая, что некому будет изобличать главарей. А при первой же неудаче вразброд-через висячие ледники, сквозь ураганные ветры пустынь-бежать за границу, зная, что от населения ничего, кроме пули в затылок, уже не получишь; бежать туда, где еще можно- и то лишь за золото-найти укрывателей.
Весть о разгроме Гульчи басмачами была ошеломляющей. Однако мы еще имели время трезво обо всем поразмыслить. Мы были в опасности, но реально еще не представляли ее себе.
Мы оделись. Умылись. Велели Осману кипятить чай. Солнце слепило долину длинными праздничными лучами. Мы деловито обсуждали положение: Юдин, Осман и я. Бойе спал, и мы не стали его будить. В свои девятнадцать лет еще очень неуравновешенный, он мог бы нарушить размеренный ход обсуждения действительных наших возможностей.
Первая — оставаться здесь.
Но… ничем не обеспечены мы от внезапного нападения ни ночью, ни днем. С малыми силами никто на нас нападать не станет. А если явится крупная банда, что можем сделать мы, обладая лишь двумя карманными пистолетами да одним стареньким карабином с полусотней патронов? Что будет здесь завтра? Даже-сегодня? Даже- через час?
Вторая-укрыться на погранзаставе Суфи-Курган- тридцать пять километров отсюда.
Это ближайшее и единственное место, где есть вооруженная сила. Застава находится между Гульчой и нами, следовательно, басмачи-по ту ее сторону. И если даже пастух, поведавший Юдину про разгром Гульчи, солгал нам о спокойствии в Суфи-Кургане и о свободном пути туда, все же надо идти на заставу, потому что, появившись там, банда неминуемо придет и сюда. Идти на заставу-есть риск наскочить на банду. Не идти- нет шансов на спасение здесь.
Третьей возможности нет, ибо в Алай (даже если там спокойно, даже если мы уверим себя, что там не догонят нас, даже если забудем и о том, что из Алая-то нам уж вовсе некуда будет деться) уйти мы не можем: в Алае снега непроходимы для вьюков, и нет там ни пищи нам, ни корма для лошадей.
2
На
Гульча-последний «город» в горах на пути из Оша к Памиру. Город-это местное преувеличение. На деле, Гульча тридцатого года-крошечный, тихий поселок. В нем насчитывалось всего полтора десятка жителей- доктор, агрономы, работники кооператива, несколько милиционеров.
Сведения о взятии Гульчи мы получили на рассвете 22 мая. Никаких подробностей мы не знали. Мы узнали их много позже, по читателю я могу рассказать все так, словно тот трагический для Гульчи день встает перед моими глазами сейчас.
Двадцать первого мая в Гульче был базарный день. На базар съехалось несколько сот окрестных киргизов. Почему же так много? Никто не знает. Почему они без скота? Никто не задумывается. Должно быть, все покупатели. Почему среди них столько никому не знакомых яиц? Да просто понаехали издалека. Обычно в базарные дни приезжие отгоняют своих лошадей на пастбище. А сегодня лошади привязаны к молодым, в прошлом году посаженным деревьям. Лошади объедают побеги, с корнем вырывают деревья.
— Разве можно?-нахмурившись, говорит длинный киргиз- начальник милиции.
— Можно. Тебе дело какое?-крутя жиденькую бородку, вызывающе отвечает приехавший бай.
Он спорит, он нещадно ругается. Начальник милиции подходит к другим.
— Отвяжите лошадей!
Над ним издеваются, смеются в лицо.
— Хорошо,-отвечает начальник милиции.-Я оштрафую вас.
Тогда бородатый делает знак остальным. Они бросаются скопом. Взмахи ножей, вскрик, и начальник милиции мертвый лежит на земле.
Так начался этот день.
Съехавшаяся «на базар» банда вскакивает на лошадей… В кооператив влетает орава.
— Давай спички!
За прилавком молодая киргизка, комсомолка.
— На, друг, бери! Давай две копейки!
— Э… Две копейки?…
Женщина взвизгивает под ударом камчи.
— Что делаешь? Зачем бьешь?! — кидается к при. лавку ее муж.
Орава убивает киргизку и ее мужа.
…Десяток приехавших входит в комнату Тихонова Тихонов только что проснулся. Встает, шлепает к ним босиком.
— Здравствуйте, товарищи… Что хорошего скажете?
Вместо ответа из-за спины других-пуля. Тихонов, не вскрикнув, падает на пол…
По Гульче-вой и стрельба. Жители бегут в горы. Басмачи ловят их, расстреливают, режут. Над Гульчой занимается пламя. Местный судья бежит в горы. В кобуре-наган, в кармане-маузер. Басмач подскакивает к судье, в упор наставляет винтовку.
— Давай оружие!
Судья срывает с плеча наган, бросает его на землю, Басмач спрыгивает за наганом, наклоняется. Судья вынимает из кармана маузер и, влепив заряд в голову басмача, поднимает наган, вскакивает на басмаческого коня, скачет в горы. Судья остается жив. Впрочем, и басмач тоже жив. Через месяц я видел его: рана на его голове отлично зарубцевалась.