Избранное

Пискарев Геннадий

В своих поездках по стране композитор выступал как первый помощник сельских музыкантов и исполнителей песен, как организатор самодеятельных творческих сил. Об этом говорили многочисленные письма, идущие на его московский адрес. Свидетельствую об этом, как человек, не раз сидевший за шумным гостеприимным столом его квартиры, полки стен которой были сплошь уставлены народными музыкальными инструментами, подаренными любимому композитору во время его поездок по нашей многонациональной Родине. Итак, одно из писем: «Труженики Целиноградской области встречаются с Вами, дорогой Александр Петрович, не первый раз. Вы побывали у нас почти во всех селах. Благодарим Вас за Ваши песни и особенно за методическую помощь, оказанную баянистам». Таких благодарностей множество.

А кто из участников художественной самодеятельности не был знаком с песенным сборником «Сельские вечера»! В течение более десяти лет составителем этих сборников являлся

Александр Аверкин. Кстати сказать, в издательствах страны вышло немало сборников его произведений. Он писал музыку к спектаклям, на его счету две оперетты, концерты для баяна с оркестром и для балалайки с оркестром. Но в первую очередь он, конечно же, композитор, работающий в жанре современной песни – жанре трудном, но благодарном.

Но пришло такое время, когда песни Аверкина стали вдруг не нужны. Вернее, их убрали из эфира, насильно отторгли от народа. Он перенести этого не смог. Умер скоропостижно. В расцвете сил, в расцвете лет. И какое странное мистическое совпадение. В то время при переезде на другую квартиру моя дочь разбила пианино, купленное в ее детстве с помощью отцовского друга, однополчанина Аверкина.

Я часто просматриваю музыкальные сборники Александра Петровича. Читаю слова, адресованные и мне на партитурах с обработками русских народных песен: «Вот кто-то с горочки спустился», «Ярославские ребята», другие, мысленно перечитываю собственные стихи, посвященные ему.

«Румяная спелая осень Пришла к нам, дождем морося. Вот год уже как мы носим Военную форму, друзья». Ты помнишь стихи эти, Саша, И помнишь ли те времена, Когда нашей воинской частью Разыгрывалась война? Смех пулеметов дикий, Снарядов рвущихся стон. Мишеней израненных лики, Растерзанный полигон. И мы, таманцы-гвардейцы, Жестокости покорясь, Траву, что к солнцу тянулась греться, Вминали танками в грязь. Кончались ученья и рокот Свирепых моторов стихал. А нам за нашу жестокость Стыд души тогда сжигал. Но спелая, добрая осень Красою ласкала наш глаз. Нам было неловко очень: Природа прощала нас. …Давно уже мы на гражданке, Не носим армейский наряд. Но где-то грохочут танки, Грубеют сердца ребят.

И кажется мне: вот сейчас, вот сейчас друг мой явится сам. Хотя бы на побывку. Нет, не надо на побывку. Я верю: он ещё вернётся насовсем.

Ноев ковчег

Эрнест Хемингуэй будто бы сказал, что, проведя в Риме лишь один день, о нём можно написать целую книгу, а прожив в вечном городе год, опустишь в бессилии руки.

Парадоксально, но факт. Однажды, в разгар кровавой бойни на Северном Кавказе, услыхав из уст мало знакомого тогда мне профессора Хажбикара Бокова одну только фразу о том, что чеченский народ никогда не воевал с Россией, а сражался с колонизаторскими порядками, с коими вечно бился и русский народ,

я, опираясь на это пронзительное откровение, написал потом не одну статью, так или иначе связанную с творчеством и судьбой учёного, ингуша по национальности и, как всё более убеждался, патриота России «по вероисповеданию».

Судьба впоследствии очень близко свела меня с этим человеком, после каждой встречи с которым мне открывались новые и новые горизонты его захватывающе-неординарного мышления и каких-то невероятных, пробивающихся из глубин человеческой сущности ведических знаний. Стоит ли говорить, насколько сильным было моё желание всё услышанное и прочитанное (о Бокове, кроме газетно-журнальных публикаций, написаны книги, брошюры) осмыслить по-своему и отобразить не в статье-однодневке, а капитальном труде, который, ей-богу, стал бы философским бестселлером.

«Мы все глядим в Наполеоны». Но… Обросший знаниями об уникальном мыслителе – из-под пера Хажбикара вышло 50 научных монографий, и писателе – он автор семи книг рассказов, трёх романов и семи повестей, я, подобно путешественнику, задержавшемуся в Риме на год, оказался как бы погребённым под камнями великого города. И всё же один камень – сверкающий, драгоценный, волшебный, даёт мне возможность ещё и ещё раз взглянуть изнутри на «боковский феномен».

Камень зтот – камень стояния Хажбикара Хакяшевича, камень его веры – веры в Россию и народ её. Народ, состоящий из множества национальностей, но объединённых единой судьбой. Он грезит обретением нравственного смысла личного и национального бытия каждым гражданином в его спокойном движении в будущее, которое немыслимо без преемственности и твердости духа. Величия духа. А он проявляется только у народа великой страны. Величие. Иного России не дано. Вот постулат, на котором строится вся «интернационально-национальная» концепция учёного, отдавшего добрую часть своей жизни изучению и толкованию сложнейшей сферы человеческих взаимоотношений – национальной. Кстати, сентенция, вынесенная в начало абзаца, есть название одной из книг Хажбикара Бокова. Так что, не так уж далёк был от истины тот, кто сказал: – «Если бы сербы не придумали поговорку: «На небе – Бог, на земле – Россия», её, наверняка, придумал бы ингуш Боков».

Статус великой державы – не мишура на наряде модницы, которую можно снять и выбросить, считает искренний патриот, – это единственное условие самостоянья россиян в мировой истории, в истории каждого, отдельно взятого народа, вовлеченного в могучее поле российского взаимодействия.

Подобные взгляды, что не раз отмечалось аналитиками «боковской мысли», находили и находят поддержку далеко не у всех и, в частности, у представителей определённой части вайнахов, с которыми «посланника мудрых гор Кавказских» роднит кровь. Вообще-то и впрямь нельзя не подивиться непоколебимым убеждениям Хажбикара, утверждающего, что отход от совместного исторического пути с Россией приведёт к исчезновению многих кавказских этносов, в то время, когда там, на Кавказе, вскипают национальные конфликты, когда обострена память о войнах с царской Россией и сталинских депортациях. Уж кто, кто, а те же ингуши распрекрасно знают, что значит быть оторванным от родного очага, где мать пела тебе колыбельные песни, где сделал ты первые шаги. Такого наказания придумать человеку не может никто, если нет в нём сатанинского начала.

Но сатана – не Бог. А Бог, он не в силе, – в правде. Правда же заключается в том, что он, Хажбикар Боков, оказавшийся в восьмилетнем возрасте выселенным, как и большинство его соплеменников, с любимых гор в метельные полупустыни Павлодарской области, что в Казахстане, остался жив, получил впоследствии наравне со всеми блестящее образование и вернулся в родной и солнечный край.

Россия, великая Россия переварила жестокости времени, материнским нутряным теплом отогрела замерзшие души детей своих – рыжих, белых и смуглых, с лицами как «кавказской национальности», так и «рязанско-славянской внешности».

Есть Россия, и есть власть. Есть Отечество и есть режим. Что далеко не одно и то же. Сильные мира сего не раз ввергали державу в различные авантюры, а расплачивался за них, как правило, народ – русский народ по самому высокому счёту. Почему-то в стране, где он значится титульной нацией, в стране, которую злопыхатели окрестили «тюрьмой народов», главным заключённым оказывался «титульный гражданин». Эта вызревшая, выношенная в беспокойной душе Хажбикара Бокова мысль стала впоследствии своеобразной пружиной, подталкивающей его к определённым действиям и поступкам. Это она побудила его, номенклатурного работника, по определению должного бы дрожать за своё место, обратиться в нелучшие времена к написанию острейшего романа-хроники «По зову судьбы». Это она вскинула его, депутата Верховного Совета РСФСР, Председателя Президиума ВС Чечено-Ингушской АССР, на высокую правительственную трибуну с требованием покончить с существующим ущемлением (кого бы вы думали?!) – русских и России, чтобы стала она равной среди равных союзных республик.