Избранное

Пискарев Геннадий

Легенды легендами, а вот факты. В Обнинске он начинал с нуля, и защищал по новой свои диссертации – кандидатскую, докторскую. Когда с Обнинска сняли колючую проволоку, по особым разрешениям научные заведения города стали навещать делегации иностранных специалистов. Посетили однажды институт медицинской радиологии и западногерманские (были такие) генетики, считавшие Ресовского своим учителем. Держались немцы довольно высокомерно: мол, нас тут ничем не удивишь. И вдруг взгляд одного из них упал на дверь с табличкой: «В. Тимофеев-Ресовский, зав. лабораторией». Спесь с гостей как рукой сняло. Тимофеев-Ресовский! И всего лишь завлаб? Так что же тогда представляет сам институт?

Визиты подобного рода в ту пору

казусами сопровождались довольно часто. Как-то моему земляку, директору Ленинградской станции захоронения радиоактивных отходов, Платону Ивановичу Кузнецову сообщили, что его заведение решено показать коллегам из Англии. Платон заволновался. Приедут спецы и, понятно, без труда обнаружат все огрехи в деле. А их, как вы теперь знаете, у наших атомщиков, особенно по части защиты от радиации, всегда хватало. Но если свои проверяющие на них смотрели сквозь пальцы, а от народа они и вовсе скрывались, то иностранцы, пожалуй, молчать не станут. Как быть? Устранить недостатки. Невозможно. Но Платона осенило.

Поехав встречать гостей, прихватил он с собою десятилитровую канистру спирта, из которой отливал по графину около каждой придорожной забегаловки и оставлял его там с наказом буфетчицам: «На обратном пути буду с англичанами, по знаку наливать и подавать. Не скупиться!»

Так и было сделано. «Знаешь, – хвалился потом Платон Иванович, – до третьего шинка по-английски объяснялись с коллегами, а после четвертого все заговорили по-русски» И протягивал специальный журнал, в котором участники делегации делились своими впечатлениями о поездке по Союзу. Была там и такая строка: «Самое приятное воспоминание осталось от станции, которой руководит мистер Кузнецофф». «Мистер» с лицом Михаила Семёновича Собакевича сиял. Мы хохотали. И только жена его хмурилась, говорила сокрушенно: «Ох, Платон, Платон, не умрёшь ты своей смертью». В отличие от своего, мужиковатой внешности супруга, это была женщина красоты писаной, иконной. Мы, молодые, неуемные, искренне дивились тому, как сошлась в жизни эта пара (вроде бы совсем не пара), как удалось Платону покорить сердце такой красавицы?

Кузнецов делал большим пальцем правой руки своеобразный известный жест, произносил нарочито горделиво:

– Ну, так ведь я-то парень во!

А потом признался:

– Я с гражданской вернулся – красные галифе на мне, шашка на боку. У неё все деревенские парни – в женихах. Не диво! Из семьи справной, а красы – на всю округу хватит. Как быть мне? Подумал, подумал – да прямиком к ее родителям, говорю: отдавайте за меня дочку, не то раскулачу.

И опять сиял Платон, заносчиво водил своим носом-картошкой.

Каким глубинным оптимизмом, жизнеутверждением дышали, как казалось мне в то время, все эти случаи, истории, хохмы. Смысл же слов, оброненных в ту пору соседом моим по обнинской общежитейской койке, слесарем Каминским, умершим впоследствии от лейкемии, я понял значительно позже. А говорил он, что после виденного и испытанного им в «Челябинске-40», все остальное – пустяки, а юмор спасает его от сумасшествия. Панкратова от безумия, правда, добровольного, не спасли ни юмор, ни государственные заботы. Он умер от перепоя.

…В начале своего повествования, я упоминал, что в детстве с Яблоковой горы из своей деревни Пилатово мы часто засматривались на конусообразный купол одного из храмов Железо-Борской обители. Приехав в этот раз в родные края, взойдя на Яблокову гору, я не увидел поднимающегося к небесам, столь гармонирующего с ними, великолепного строения. Вместо него, в том направлении, над поредевшим лесом торчала белая, сверкающая на солнце, как штык в Брестской крепости, труба атомной станции…

И чего-то вспомнились слова моего соседа по обнинскому садово-огородному товариществу – заместителя директора филиала НИФХИ имени Карпова Ивана Ивановича Кузьмина:

«Страшна, Геннадий, не радиация, а люди, её контролирующие. Ведь сейчас в наш элитарный институт физики идут парни, которых бы раньше и в «ремеслуху» не приняли».

А чего ждать, коль столько времени тем и занимались, что копали себе бесшабашно и весело яму, разрушая не только экологию природы, но и экологию души.

Иначе – ты чужой

Вне столь уж давние советские времена, в кои многие из нас жили и «здравствовали», нравственное воспитание граждан, о чем свидетельствуют и приведенные выше материалы, стояло во главе угла деятельности общественности и организующих правящих сил. Стоит ли говорить, что мы, работники средств массовой информации, были постоянными проводниками идей единения народа и власти, свято верили в это единство, осуществляя обратную связь трудящихся с руководством страны. И это давало добрые результаты. Хотя мы прекрасно знали, сколько в душе человеческой таится непознанного и темного и как нелегко пробивается к свету душа, если ей не помогать в возвышении. По этому поводу сетовал ведь еще Сократ. Помните его беседу с одной из гетер, которая заявила самодовольно мыслителю:

– Ну, что твои поученья ученикам, философ? Стоит мне поманить пальцем, и любой из них пойдет за мной.

– Да, – сказал Сократ, – тебе легче: ведь ты зовешь вниз, а я вверх.

Так что мало, выходит, господа хорошие, просто отражать, скажем, существующую нелицеприятную действительность, чем так любят кичиться современные «акулы пера», а надо еще и помнить евангельские заповеди, как-то: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят.

Подумайте, подумайте, господа, что живописуя людские пороки, не культивируете ли вы их, и не являетесь ли таким образом рьяными проводниками греха?

Мы, атеисты, старались этого избегать всеми силами. И результат, подчеркну, добрый результат, от этого был. Мне очень хочется привести хотя бы частично, стенограмму собственного выступления на одной из летучек в газете с десятимиллионным тиражом «Сельская жизнь», где довелось мне редактировать еженедельно выходящую полосу «Деревенские вечера», нравственный аспект в материалах которой являлся доминирующим.

Итак, «Деревенские вечера». Надо сказать, что родилась эта полоса не в одночасье. Была у нас такая рубрика. Давали мы под ней больше и чаще всего материалы о том, как прошел тот или иной деревенский праздник, с приглашением то ли заезжих артистов, то ли своих самодеятельных. Душевные были материалы, теплые. Потом мы даже стали делать попытку – показывать принципы организации этих вечеров, знакомить с деятельностью методических центров культпросветработы, но в редакции раздался тихий ропот: зачем нужна сухая технология! Верно, технологии, и сухой, и мокрой, у нас и без отдела культуры хватает. Я как-то говорил: одно дело, когда в производственном отделе напишут: вышли в поле десять комбайнеров и намолотили столько-то, да притом еще для очеловечивания назовут фамилии передовиков, и другое – мы. Вышли на сцену 15 участников художественной самодеятельности, спели 20 песен и романсов, сорок процентов из них солистами Петровым и Сидоровым были исполнены на «бис». Нам такое никто не простит. Да и мы себе тоже.

Материалы нашей полосы не грешат объемом, они не велики по размеру, но это не мелочь по содержанию. И написание их потребовало ювелирности и краткости. А ведь Чехов еще сказал: краткость – сестра таланта. Да что Чехов, классик. Вот и Маршак понимал, что значит написать маленькую вещь. Сказывают: попросили его написать к празднику для одной газеты стихотворение. Он отнекивается. Не могу, времени нет. Его убеждают, наседают: ну, хотя бы маленькое. Так это, говорит, еще труднее, как маленькие часики сделать.