Избранное

Пискарев Геннадий

«Волненьем духа благородного…»

Волненьем духа благородного Отброшен снова в детство я: Стою у прясла огородного. Осенний дождик в три ручья. Но я смотрю под тучи пристально, Ловлю за хвост мечту свою, Где, точно уж, коврами выстлана Дорога в будущность мою. А дождик льет. От знобкой сырости Мне чуточку не по себе. Но рядом дом И мама в милости, И печка топится в избе. Ах, мама, – милая, хорошая. Ах, будущее, – свет зари. …То будущее ныне – прошлое, – Полопавшиеся пузыри. Считаю их. Дрожу от сырости. И, ох, как мне не по себе. Но нету рядом мамы в милости. И печь не топится в избе…

Моя звезда

Мерцающим манящим светом Горит звезда в загадочной

дали О, сколько их! А ведь должно быть где-то, Есть и моя в космической пыли. Но в этом множестве галактик Так трудно отыскать свою звезду. Хотя когда-то я, поэт-романтик, Был так уверен, что ее найду. Шли годы поисков, но тщетно. Устал я, бросил их. Но все же вот Сегодня вновь гляжу на безответный Холодный, синий небосвод. Смотрю: звезда искристым жалом На землю падает, сгорая впрах. …А если то моя звезда упала? И нет ее теперь на небесах?

Во поле березонька стояла

Л.И.

Во поле березонька стояла, Соловьиная плескалась трель. Здесь – давно ли? – дружно отдыхала Крепкая крестьянская артель. Девушки – в цветастых тонких платьях, Парни – из под кепок штопор-чуб. Песни, пляски, жаркие объятья, Зов очей лукавых, алых губ. Миловались, целовались зори, Осыпался с яблонь белый цвет. Но нечистым ветром сдуло юность в город, На асфальте затерялся след. О, беда-беда! И будто стала Мачехой родная сторона. …Во поле березонька стояла, Во поле кудрявая стояла. А теперь – гниет от бурьяна.

Серебряные нити

Белорусской Олесе

Приоткрылась в прошлое завеса, Отчего я нынче сам не свой. Вижу: белый аист – над Полесьем, Белый лебедь – над моею Костромой. О, года! – Серебряные нити. Ни одной из вас я не порву. А, напротив, сердцем к вам приникну, Жизнь вторую снова проживу. Может быть, посетую немножко, Что судьба изменчива была, Что ее мудреная дорожка Не с твоею вместе пролегла. И теперь вот наши отношенья (Оценить их строго не берусь) – Ни победа. И – ни пораженье. Как союз «Россия-Беларусь». Ах, Галина Павловна, на зависть Я бы только это изменил… И летел бы над Полесьем белый аист, Белый лебедь над Ипатьевым парил.

«Как хорошо мне утром ранним…»

Как хорошо мне утром ранним Бездумно вдоль реки шагать. В зеленом инее ольшанник В речную опрокинут гладь. Вдали заброшенная церковь С крестом погнувшимся в выси. И чувствую, как входит в сердце Дух милый дедовской Руси.

Поводыря не зная

В родимый край меня пути Вновь привели издалека. Поют, подвыпив, мужики Рылеевского «Ермака». Поют, волнуя мысль и кровь, И грозно, и задорно. И где им знать, что автор слов На виселице вздернут. За это мы своих отцов Простим. Не в этом горе. Мне жаль, что юных голосов В мужицком нету хоре. А ведь давно ли на селе Всеобщим было пенье. …Крепка веревка на петле, Что душит поколенье! – Не оборвать. И не взойдет Кондратий ныне дважды За нашу Русь на эшафот, Не скажет слов отважных, Которыми под стон людской Разбужен будет Герцен. О, Русь! С поникшею главой, С кровавой раной в сердце, Сколь пробредешь ты сквозь века, Поводыря не зная? Поют деды про Ермака, Как вьюга, завывая…

Я чувствую в себе Есенина…

Я чувствую в себе Есенина… Не думайте, что по велению Ума, испорченного книгами, Когда глазами дико прыгаю По женщинам, девчонкам и друзьям. Я пьян, как он, Я пьян. Я пьян. Припадок кончен. Я страдаю – К забытой родине взываю, Родимый дом я воспеваю. Под крышей неба, что есть сил! тогда я, как Есенин, мил. Я чувствую в себе Есенина… Дитя, с душой такой весеннею, С такой доверчивой душой. Но кем-то вдруг слегка обижен Я вот уже размят, унижен И свет в очах, как будто выжжен. – И снова в омут головой. Я чувствую в себе Есенина… Душа весенняя подменена Ужасною белибердой. Неверным свет мне белый кажется. В

моих словах проклятья вяжутся. «Стервец!» – мне приговор людской. А на другое утро – мой. Я чувствую в себе Есенина… Во взлете, трансе и падении. Я чувствую в себе Есенина, Крича: «Фортуною обделен я. Я не был никогда в тепле!». И шея тянется к петле. Но стоп, Есенин. Я по чести… ведь мне в твою петлю не влезти – Как не упасть со взрывом, звонко Уже в готовую воронку Еще снаряду. Потому, Да потому из «Англетера» Я выхожу, захлопнув двери, в наш злобный век, в жестокий мир, На мне – во вне – блестит мундир Изысканного кавалергарда. Заждался свет такого барда?

У памятника Некрасову

В старинном граде Ярославле На волжском берегу крутом Застыл поэт на пьедестале С усталым, скорбно сжатым ртом. Давно ль пред ним неслись крылато, Как чайки, белые суда. …И вот опять, как и когда-то, Над Волгой кружится беда. И стала вновь душа России Рекою рабства и тоски, Тускнеют зори, неба сини, Ржавеют лодки, маяки. А было ж: стихла бури качка И чаша бед вверх дном легла. И ведь твоя, поэт, землячка Сквозь толщу космоса прошла. Казалось нам, на той дороге, Что в звездной пролегла ночи, Нашла она потерю бога – От счастья женского ключи. …Как сон то время. Только муки, Печали, беды – наяву. О, Русь моя! Скрестивши руки, Склонивши горестно главу, Как и поэт, на постаменте Застыла вдруг ты – странен взор. Ужель здесь финишная лента? – А рядом – даль. Тебе в укор. Ужель побед не будет наших? И не напишет славный стих Поэт о нас, о нашей Саше, Гнев загасив в глазах своих? Молчит печальник. Липы, клены Хранят величье его дум. …Но по весне все ж так влюбленно Идет – гудет зеленый шум.

Суфлер таланту

Читал ли где-то или слышал. Но, право, это было так: В час скорбный, присмерти, услышал Весть Сирано де Бержерак – Поэт, чье творчество едва ли Известно ныне вся и всем. (Мы о самом о нем узнали Лишь из ростановских поэм. Узнали: был он с носом длинным, Несчастливым в своей любви. Зато с душою, как картина, Где краски терты на крови). И все ж про весть. – О, это сцена, Такой найдешь ли где пример: Его стихи в своем «Скапене» Использовал поэт Мольер. При этом вовсе не сославшись На Сирано. Ну, как украл. Мольер! Талант! В числе так павших… Какой позор, какой скандал. Что ж Бержерак? Он громко, гласно Выносит диво – приговор: «В «Скапене» я звучу прекрасно! И я Мольеру – не укор. Я рад и горд, что стал суфлером Такому гению, как он!» Перед моим проходит взором Де Бержерак, Мольер и… трон. Кому б из двух отдал его я? Враз не решить. Но про себя, Литературного изгоя, Скажу, ни капли не скорбя: О, если б только одна строчка Моя дала кому-то сил Создать творенье – свет средь ночи, – То я… не знаю… но уж точно В гробу от радости – запил.

Клен

Позорно осени засилье Вооруженная дождем, Холодным ветром в изобильи. Она бесчинствует кругом. Туманов дым удушлив, едок. И взвинчен ветра хлесткий свист Роняют в страхе, как при беге, Деревья рваный, ржавый лист. Я не любил бы осень, если Не наблюдал бы вольный вид, Как разорвав тумана плесень В забытом парке клен горит. Он ярко – красной кроны пламя В осенней тьме не погасил И листьев огненное знамя В высь неба гордо устремил. Он, как буддист, самосожженьем Злой силе выразил протест. …Не так ли я охвачен пеньем, когда сереет лес окрест.

Очищается болью Россия

Подводникам «КУРСКА»

Меркнет ада кромешное рвенье И ликующий взгляд Сатаны. Ваша гибель – не смерть – Просветленье Для народа заблудшей страны. Укрепленные в сжатых отсеках, Ваши души ушли в небеса. Им, для русского человека, Суждено творить чудеса. Очищается болью Россия, Слыша ангельский зов сыновей. И объятья свои Мессия Через них простирает над ней.