Избранное
Шрифт:
В такие минуты ему вспоминается вечер, организованный в институте в честь шестидесятилетия их бывшего ректора, который несколько лет назад умер от сердечного приступа во время лекции в этой же самой аудитории с высоким потолком, где проходил вечер. Из всех произнесенных тогда речей Уриэлю особенно запомнилось краткое выступление одного военного, сидевшего в заднем ряду президиума и ничем особенным не выделявшегося, чтобы его заметить. Даже когда председатель назвал его фамилию и сам первый начал аплодировать, Уриэль не увидел в военном того, о чем слышал или читал. Впервые в жизни Уриэль встретил военного, который даже в форме выглядел бы так не по-военному, как этот худощавый стеснительный мужчина с длинной
Покойный ректор служил лейтенантом в его батальоне. Военный сказал об этом как бы мимоходом, чтобы собравшиеся знали, что привело его сегодня к ним. Переждан минутку, он отошел от микрофона, и, хотя говорил очень тихо, никто в зале не напомнил ему о микрофоне — всем было ясно: то, что рассказывал он, в микрофон говорить нельзя. О таком можно рассказывать только тихо, душевно, как он:
— Мне тоже скоро шестьдесят, и боюсь, что мне уже не придется приглашать к себе товарищей-сверстников. С каждым днем мое поколение редеет. О ком ни вспомню, того уже нет среди нас. Некоторые из нас не встретят свое шестидесятилетие, как не встретил его и ваш ректор.
И я чувствую себя как-то неловко, даже стыжусь, что мне повезло больше других!
Уриэль знал, что среди собравшихся ни один человек не воспринял слова военного иначе, чем он, Уриэль, и ни у кого не возникло и тени подозрения, что тот рисуется перед аудиторией. Уриэль понял, что единственным желанием этого человека было напомнить молодежи, которой, возможно, удастся присутствовать на своих восьмидесятилетних, а то и девяностолетних юбилеях, о том поколении, где даже пятидесятилетние считают себя счастливчиками.
Собственно, и он, Уриэль, мог бы сказать так о себе.
Ему тоже скоро некого будет пригласить на свое пятидесятилетие, многих товарищей-сверстников уже нет на свете. Словно для его поколения все еще продолжается война. И хочешь не хочешь, а Уриэль, как и тот военный, временами ощущал каждый прожитый день как дар судьбы. Но от этого он не чувствовал себя старше. И так же, как тогда, когда он впервые провожал Риту домой, никто не поверил бы, что ему пошел уже пятый десяток, так и теперь никто не верит, что ему скоро пятьдесят. Иначе институт, конечно, не послал бы его руководить практикой студентов на шахтах. Уриэль уверен, что если ему опять придется скрываться от самого себя, отправившись с геологами в далекий и долгий поход, то у них в институте это никого не удивит и никому даже в голову не придет спрашивать, не считает ли он, что не в том он уже возрасте, чтобы лазать по горам, ночевать в палатке, недоедать и недосыпать. Ему порой и самому странно, почему, непонятно отчего, он ощущает в себе такие силы, что ему кажется, будто год его рождения записан неправильно, как это нередко случалось в местечках. На самом деле он должен быть моложе и принадлежать к самым молодым из того поколения, о котором говорил на вечере военный.
Боль словно заключила с ним уговор, как только он вернется сюда, к письменному столу, она вновь положит его под пресс. Убегая от невыносимой боли, Уриэль мысленно вернулся от письменного стола в своем кабинете на восьмом этаже к окошку в купе скорого поезда.
IV
Сидя у окошка и полузакрыв глаза, Уриэль настолько углубился в себя, что даже не заметил, как солнце мало-помалу заполнило собой все купе, залило его ясным ярким светом, хоть перебирайся вместе с постелью в коридор. Туда сегодня тоже не заглянула ни одна звезда, но там явно прохладнее.
Накинув
Через некоторое время незнакомец постучал в чуть приоткрытую дверь и попросил извинения, что своим хождением по коридору, видимо, разбудил Уриэля.
Уриэль, открыв дверь, успокоил его:
— Вы не могли меня разбудить, потому что я, можно сказать, еще не ложился.
— Вам, видно, мешает спать солнце.
— Кажется, не мне одному. Вам, похоже, оно тоже не дает уснуть.
— Вы так думаете, потому что я на ногах? Это совсем не из-за солнца. — Он помолчал минутку, и Уриэлю показалось, будто человек ждет, чтобы его спросили о причине. Не дождавшись, незнакомец продолжил: — Белые ночи не мешают мне уже много лет.
Уриэль подвинулся, освободив место на диване, и пригласил незнакомца в купе.
— Благодарю. В коридоре прохладней. Проводник сказал, что мы с вами выходим на одной станции. Вы едете к нам, как я понимаю, в командировку. Хорошее время выбрали. У нас теперь самый сезон рыбалки и охоты.
Уриэлю показалось немного странным, что незнакомец вдруг завел речь об охоте и рыбной ловле, перечислив чуть ли не все виды рыб, которые водятся здесь в реках и озерах, и чуть не всех птиц, гнездящихся в тундре. Не иначе, подумалось Уриэлю, этот человек хочет сделать так, чтобы он тут остался. То, что сюда никто особенно не едет и потребность в людях здесь должна быть велика, Уриэль видит сам. На весь вагон их только двое. Но Уриэль не перебивал собеседника, хотя почти все, что тот рассказывал о тундре с ее солнечными ночами короткого лета и звездными днями долгой зимы, он и сам знал. Тундра, видимо, везде примерно одинаковая. Чуть позже Уриэлю начало казаться, что вошедшего, если он разговорится, трудно остановить. Уриэль только не знает причины: то ли потому, что незнакомец разговорился о тундре, в которую он, сразу чувствуется, влюблен до самозабвения, то ли он просто из тех пассажиров, что ни минуты не могут пробыть без людей. Такому несколько часов одиночества в купе могли показаться целой вечностью. Так или иначе незнакомец не скрывает, как он доволен, что напал на человека, перед которым можно высказаться и который умеет слушать. Единственное, что позволял себе время от времени Уриэль, — вставить словечко, чтобы собеседник понял, что и он, Уриэль, может многое порассказать о тундре.
Когда Аншин вставил, что, кажется, нигде не получаешь от рыбалки такого удовольствия, как в тундре, у незнакомца сверкнули глаза, словно у шахматиста, случайно встретившего в дороге такого же завзятого игрока, как он сам. Это сравнение Уриэль, в молодости очень любивший шахматы, сделал после того, как незнакомец ответил, что они еще сегодня могут успеть выбраться на реку, и предложил Уриэлю на то время, что он здесь пробудет, удочку и высокие резиновые сапоги. Он не очень-то уверен, что и то, и другое можно сейчас достать у них в магазинах.
Уриэль поблагодарил, заметив, что, к сожалению, ему не придется воспользоваться его любезностью. Он едет сюда всего на несколько дней и даже в выходные будет занят.
— Вот когда приеду сюда со своими студентами, тогда, думаю, буду не так ограничен во времени.
Незнакомец вдруг прикрыл глаза, словно увидел в проплывающей по ту сторону окна тундре нечто такое, что он старается утаить от себя. Но через минуту уже вновь светились его светло-карие глаза на широковатом лице с синими пятнышками на скулах.