Избранное
Шрифт:
А теплый огонек, светившийся в низеньком домике, все приближался…
Не доходя нескольких шагов до занесенного снегом дворика, Аншин задержался. Он все же должен вспомнить те несколько заранее подготовленных, продуманных и наизусть заученных слов. Он ведь пришел сюда не затем, чтобы отдаваться воспоминанию, словно с самого начала заключившему с ним договор не отступать, пока он не ответит, не означали ли его слова Рите на перроне: «Едем со мной», что он перестал видеть порог между ними как гору, через которую нельзя перейти. Но так же, как он не мог дать самому себе ответа тогда на перроне, не мог он ответить себе и теперь.
Но сколько Урий Гаврилович ни пытался потом восстановить слова, с которых должна начаться его встреча с Ильей Савельевичем, ничего уже не получилось. То ему казалось — слова совсем не те, то — что они звучат как-то по-другому. В конце концов он махнул на все рукой, как однажды, когда читал по бумажке свое заранее написанное выступление на районной профсоюзной конференции. В самой середине выступления он тогда почувствовал, что говорит какими-то чужими словами, хотя сам написал свою речь. Может быть, потому так показалось, что выступал он уже после того, что произошло с молодым рабочим металлургического завода. Уриэль сидел в передних рядах и видел, что председатель собрания растерялся, глядя, как молодой человек на трибуне ищет во всех карманах и не может найти заготовленную речь. И когда Уриэль, как, наверное, все в зале и в президиуме, уже был уверен, что оратор, не сказав ни слова, смущенно покинет трибуну, а председатель, сделав вид, что ничего особенного не произошло, предоставит слово следующему оратору, молодой рабочий махнул рукой и обратился к президиуму:
— Наверно, я забыл свое выступление дома. Ничего, если я буду говорить не по бумажке, а так?
О чем он тогда говорил, Уриэль не запомнил. Он запомнил только, что молодой человек долго не сходил с трибуны, что в зале стало странно тихо, а когда председатель напомнил оратору, что тот давно уже исчерпал свой регламент, из зала закричали: «Продлить ему время!» После его выступления никто не предложил сделать перерыв. Уриэлю показалось, что выступавшие позже словно бы стеснялись вытаскивать из карманов заранее написанные выступления и что некоторые заглядывали в свои бумажки, только когда надо было назвать какую-нибудь цифру.
С ним, Урием Гавриловичем Аншиным, происходит сейчас, собственно, то же самое, что на том собрании, когда он в середине выступления перестал пользоваться заготовленной речью. Видимо, он подобрал для предстоящего разговора с Лесовым не самые нужные и подходящие слова, если не может восстановить их в памяти. Заранее приготовить, что сказать, можно, видимо, всегда, но не всегда удается заранее найти соответствующие слова. Подходящие слова, если только есть что сказать, сами приходят в свое время.
Почему вдруг у него возникло чувство, будто он не сам приехал сюда сегодня, а кто-то другой привел его, и будто этот другой все время следует за ним, как конвоир, ведущий обвиняемого на суд? Единственное, чем он, Уриэль, мог бы защищаться на таком суде, — это тем, что он не только обвиняемый, но и сам свой собственный конвоир. Но он не просит за это снисхождения, как не просит себе снисхождения ни за то, что два дня подряд бегал тогда на вокзал, обошел все гостиницы б городе, продолжал писать сюда письма, не получая на них ответа, ни за то, что он теперь здесь, а не среди гостей, собравшихся в этот час у
С чувством человека, который привел самого себя на суд и, чтобы освободиться наконец от невыносимой тяжести, мучающей его, готов безропотно принять самый суровый приговор, Урий Гаврилович Аншин вошел в заснеженный дворик и постучал в дверь.
— Кто там? — услышал Уриэль за дверью заспанный голос после того, как постучал во второй раз, уже увереннее и сильнее. — Открыто ведь.
Урий Гаврилович уже и сам вспомнил: Илья Савельевич, подобно многим другим в городке, живущим в отдельных домах, запирался изнутри только на ночь. Днем и вечером двери были открыты. Во всяком случае он, Уриэль, не помнит, чтобы ему когда-либо приходилось стучаться к Лесову.
И все же, вспоминая теперь об этом, Уриэль не толкнул дверь, а ждал, пока ему откроют. Он не был вполне уверен, не произойдет ли разговор с Лесовым по эту сторону двери, по крайней мере начало разговора.
— Извините, я, кажется, не туда попал, — сказал Аншин, увидев в дверях пожилую женщину, — мне казалось, что здесь… Извините, — перебил он сам себя и показал рукой на соседний двор: — А кто живет там?
— Воловин. Денис Афанасьевич Воловин. А вам кого надо?
— Илью Савельевича Лесова.
Женщина странно взглянула на него из-под надвинутого почти на самые глаза платочка и отступила от двери:
— Войдите. Вы не ошиблись. Это сюда.
Отряхивая в сенях снег с шубы, Уриэль спросил:
— Хозяин дома или на работе?
Должно быть, он спросил слишком тихо, а когда из темных сеней вошел в дом, переспрашивать уже было не нужно. Теперь Аншин сам видел, что, кроме женщины, в доме никого нет. При свете низко висевшей электрической лампочки он успел заметить, что женщина намного моложе, чем показалось ему минутой раньше в полутемных сенях. У нее были большие янтарные глаза и полные красные губы. Она, наверно, подумал Уриэль, сноха Лесова. Один из его погибших сыновей, как Лесов, помнится, рассказывал ему, был женат. А может, с Ильей Савельевичем случилось на старости лет то же, что с Уриэлем? На сколько она может быть моложе Лесова? Но в одном Уриэль уверен: между нею и Ильей Савельевичем не было порога, который надо было превращать в гору, чтобы не перейти его.
Так или иначе, но что в доме есть хозяйка, видно по всему. Кажется, тот же дом, что и тогда, а все-таки не тот. Он, собственно, не встретил здесь почти ничего из прежнего. Даже стены не узнать. Они оклеены светлыми веселыми обоями и стали как-то выше. Из мебели, стоявшей здесь тогда, он узнал только коричневый комод в углу.
— Вы, я вижу, нездешний, наверно, только что приехали? — спросила женщина, все еще странно присматриваясь к нему. — А кем вы приходитесь Лесову? Его друг? — И снова удивленно взглянула на него большими янтарными глазами из-под низко надвинутого платка.
Почему ему на мгновенье показалось, что сидящая против него женщина знает и кто он такой, и зачем сюда приехал, Уриэль не мог бы ответить. Но почему-то ему кажется, что Лесов все рассказал о нем этой женщине, даже дал прочитать все его письма, и только от нее теперь зависит, чтобы Илья Савельевич освободил его от тяжкого груза, который Уриэль сам взвалил на себя, и чтобы Илья Савельевич вместе с ним отметил сегодня за этим столом его пятьдесят первый день рождения. Поэтому Урий Гаврилович особенно подчеркнул: