Избранное
Шрифт:
— До свиданья! — быстро ответил крестьянин. — На перекрестке сворачивайте вправо, на мощеную дорогу!
Петер Майцен расправил плечи, вдохнул полной грудью и быстро зашагал по аллее. Ноги сами несли его. И это доставляло ему удовольствие.
«Ну, смерть со своей косой пока далеко! — насмешливо подумал он. — Далеко, хотя добрых сорок лет я уверенно шагаю ей навстречу!..»
Он поднял лицо к небу. Небо было высоким и синим, а солнце — большим и горячим, настоящим солнцем; оно привязало свой золотой лучик к каждому листу, к каждой травинке, к каждой пылинке на земле и так натянуло эти лучи, что они гудели, точно
— День звонкий, как колокол! — установил Петер Майцен.
Фраза эта прозвенела у него в ушах, показалась непривычной, но в то же время такой знакомой, что на миг он даже остановился.
«Кто так сказал? — спросил он. — Темникар! — Его захлестнула радость. — Темникар! Конечно, это же его слова!..»
Он зашагал дальше. Но теперь уже не шел, а летел, словно его несли крылья.
На перекрестке остановился; вправо было шоссе, влево — проселок. «На перекрестке сворачивайте вправо, на мощеную дорогу!» — отчетливо услышал он голос хозяина. И повернул вправо, но вскоре опять остановился.
«А почему бы не пойти в Тихий дол? Пойду! Возьму и пойду!»
И он свернул на проселок. Но через несколько шагов сердито оглянулся.
«Ей-богу, как ребенок! — нахмурился он. — И упрямый к тому же. Раз мне сказали повернуть вправо, я решил поступить наоборот и свернул влево, чтоб пойти в Тихий дол. А теперь назло себе туда не пойду!»
Он откинул со лба прядь волос и двинулся обратно. Но едва зацокали на шоссе его подкованные башмаки, он остановился.
«Труба! Поет!..» Он поднял голову и прислушался.
Да, в самом деле пела труба. Звуки ее доносились откуда-то издалека; они были чуть слышными, но очень отчетливыми и звонкими.
— Труба! — вырвалось у него. — Да, труба! — повторил он и торжествующе стукнул себя в грудь. — Труба! — еще раз произнес он и посмотрел вдаль по длинной аллее в сторону усадьбы. Видно было, что женщина встала, а хозяин оставался сидеть, хотя удары молотка прекратились. — А сейчас ты ее слышал? — громко спросил Петер Майцен, словно собеседник был возле него.
Женщина повернула к дому, удары по косе возобновились. Теперь они показались Петеру Майцену более частыми и более отрывистыми.
— Стучи, стучи! Только скажи, как это вышло, что ты раньше не слышал трубы? Ты что, глухой?..
Он задумался.
«Звуки неслись слева! Из Тихого дола… Почему же ты сказал, чтобы я туда не ходил? Что там за болото? И что за сырость?.. — Он нахмурился. А потом покачал головой. — Хотя что тут странного? Если я с трудом уловил звук, как могло поймать его замшелое ухо старика?.. И что такое Тихий дол? К черту Тихий дол! Все совершенно естественно, только вот со мной происходят странные вещи. Дурень ты! — Он взмахнул палкой. — Разве ты вышел из дому для того, чтоб еще глубже погрузиться в бесконечную паутину своих подсознательных ощущений, тревожных и мрачных предчувствий? Дурень! Взгляни на это дерево! Оно тянется к солнцу и вовсе не думает о таинственном трепете своих корней, которые в вечной тьме непрерывно сверлят черную землю!.. А человек венец творения еще и потому, что осознает себя, осознает неизбежность своего конца, всю бренность своего существования…»
Снова раздались звуки трубы. Петер Майцен вздрогнул и тут же рассердился на себя за это.
Сжал кулаки, выпрямился и крепко ударил руками воздух, а затем решительно свернул влево и зашагал по проселку.
Вскоре труба запела в третий раз. И по-прежнему звучал напев старой народной мелодии, но только начало, первые две фразы.
«Странно,
Невольно он запрокинул голову. Небо было синее и чистое, воздух трепетал, словно с неба свисала прозрачная, чуть приметная вуаль.
— Это не звук, это зной! — засмеялся он и шагнул вперед. Только споткнулся о камень и с трудом удержался на ногах. — Какие глупости я делаю?.. Однако странно все-таки! Труба поет печально, тоскливо, даже скорбно, а меня больше не волнует.
Он на миг задумался и слегка пожал плечами. Позднее, каких-нибудь три часа спустя, он устыдится своей безучастности. Но в то мгновение он оставался совершенно спокойным. И радость творчества вновь пробуждалась в нем, и потому все казалось прекрасным, даже труба, хотя в звуках ее таилась печаль.
Проселок уходил в лес. Между стройными темно-коричневыми стволами высоких сосен дрожали косые столбы золотистой солнечной пыли. Роями кружились мошки, гудели слепни, промчался черный рогатый жук на тонких, прозрачных крыльях; плавными виражами он неторопливо огибал деревья, прорезая путь в столбах солнечного света.
«Хорошо ему!.. Да ведь и мне сейчас тоже неплохо, — подумал Петер Майцен. — Правда!»
Он ударил палкой по стволу дерева, поднял палку на вытянутой руке и понес, как копье. Снова расправив плечи, он уже сложил было трубочкой губы, намереваясь привычно засвистеть свою английскую песенку, как вдруг шагах в пятидесяти перед собой заметил незнакомую девушку.
«Откуда она тут взялась?» Невольно, сам того не сознавая, он замедлил шаг. Девушка появилась так внезапно, словно выросла из-под земли или упала с неба.
Девушка была высокая и полная, но очень стройная. На ней была надета зеленая юбка и черная блузка без рукавов. На голове она несла узкий и довольно высокий белый мешок, накренившийся в одну сторону; она вошла в столб солнечного света, и мешок вдруг осветился, стало видно, что он накрыт какой-то широкополой китайской соломенной шляпой без тульи. Девушка была босая. Ее стройные ноги ступали так упруго, словно их подталкивали невидимые пружины. Она шла, точнее, плыла, с той неописуемой грацией и очарованием юного, здорового, сильного и полнокровного существа, какое иногда создает природа как образец идеальной красоты и доказательство своего мастерства.
Петеру Майцену вспомнилась Марьянка из «Казаков», Аксинья из «Тихого Дона», Тилчка, какой ее создало его воображение.
«Да, так выглядела Тилчка. Вот так спешила она со своим мешком на голове, возвращаясь с мельницы через Рейчев лес. А Темникар потихоньку провожал ее. И когда она исчезала за поворотом, он догонял ее, чтоб обнять…»
Девушка скрылась за поворотом. И Петер Майцен невольно приподнялся на носках, пытаясь разглядеть, куда она исчезла.
На повороте он замер. Девушка стояла шагах в десяти от него. Она подняла белые руки к мешку, медленно опустила его на пень. Развязала платок и стала обмахиваться. Потом встряхнула головой, светлые волосы посыпались ей на спину и на плечи. Она оглянулась. Повсюду были сосны, лишь на нижнем краю дороги поднимался высокий явор. Это было красивое и светлое дерево, красивое и светлое, как сама девушка. Она медленно подошла к дереву, глядя на его крону. Разлапистые серебристо-зеленые листья трепетали среди темной хвои. Девушка ласково погладила серый ствол, обняла его и прижалась к нему всем телом.