Избранное
Шрифт:
— Собирайте все ваши вещи!
— Слушаюсь, господин дежурный!
Вне себя Крейбель бросается к постели и сворачивает все вещи вместе. Вытаскивает из шкафа дощечку для селедки, миску и ложку и кладет все это на стол.
— Есть ли у тебя места в общих камерах?
Крейбель прислушивается. Значит, его не освобождают, а переводят в общую камеру. Ну, и то хорошо. Лишь бы выбраться из этой дыры.
Оттен соображает:
— У меня нет места. Обе общие камеры полны.
Крейбель собрал вещи. Свернутые из туалетной бумаги шахматы шелестят в кармане брюк.
«В общей камере! Среди товарищей! Но я буду осторожен, — дает себе обещание Крейбель, — чтобы не обжечься, совсем не буду говорить о политике. А то не успеешь оглянуться, как снова попадешь в одиночку или, еще хуже, в темную».
Общая камера — последний этан перед освобождением, и у него нет ни малейшего желания начинать все сначала.
— У Люринга должны быть свободные койки, — замечает Харден. — Вы готовы?
— Так точно!
— Тогда идем.
Они спускаются по лестнице в нижнее отделение. По дороге Крейбель узнает, что по распоряжению гестапо он переводится в общую камеру и получает разрешение на воскресные свидания.
— Подождите здесь!
Харден входит в караульную.
Крейбель смотрит вдоль длинного коридора. В одной из этих одиночек сидел Торстен. А там темная лестница, ведущая в подвал. Неужели заняты все темные? Перестукиваются ли между собой и другие товарищи?..
Из караульной выходит Харден с Люрингом.
— Идемте!
Люринг отпирает дверь в общую камеру № 2.
Староста кричит:
— Смирно! — и рапортует: — «A-один», камера два, тридцать восемь человек, две койки свободны.
— Получайте! Немедленно побрить, постричь и вымыть, чтоб снова приобрел человеческий вид.
— Слушаюсь, господин дежурный!
Едва успели оба эсэсовца выйти за дверь, как товарищи окружили Крейбеля. Жмут ему руки, хлопают по плечу, предлагают папиросы, масло и белый хлеб из купленных на свои деньги запасов.
Крейбель встречает знакомых товарищей. С Вельзеном они работали в нескольких культорганизациях. Он знаком и с Вилли Крегером, — это один из лучших рабкоров. Человек, протягивающий ему уже вторую самокрутку, — товарищ Клекнер, старый профсоюзный деятель. Сквозь кольцо окружающих Крейбеля товарищей продирается маленький сухощавый человек. Он пожимает Крейбелю руку и спрашивает:
— Не узнаешь?
Крейбелю неловко, — он не может вспомнить.
— Я — Зибель. Ты доставил меня в больницу, когда я был ранен во время октябрьского праздника в Ольсдорфе.
Теперь Крейбель узнал его, и они долго жмут друг ДРУГУ руки.
— Дайте вы ему прийти в себя, — останавливает Вельзен товарищей. — Оскар, соскобли с его щек девственную растительность и остриги волосы. А Али и Альфред могут пока привести в порядок его постель.
Вельзен отводит в сторону все еще растерянного Крейбеля и шепчет ему:
— Великолепно, что ты теперь здесь! У нас в камере создался небольшой кружок. Уже прошли курс политэкономии и диалектики. Тебе
— Взгляните-ка на Натана! — кричит товарищам тощий Зибель. — Нам велел оставить Крейбеля в покое, а сам не выпускает его из когтей. Вот лиса!
— Мы еще поговорим об этом, — шепчет Вельзен и громко добавляет: — А теперь нужно тебя привести, как сказал дежурный, в человеческий вид.
Утро. Вельзен смотрит на часы. Скоро семь. Он берет Крейбеля под руку и начинает разгуливать с ним у двери.
Товарищи, дежурные по комнате, метут пол, отодвигают в сторону скамьи, на которых стояли тазики для умывания, оправляют постели. Одеяла должны быть гладко натянуты на соломенных тюфяках, чтобы не было ни одной складочки.
— У нас в палате хороший народ, но с некоторыми будь осторожен. Например, с нацистом Рудольфом Келлером — вон тот длинный, что убирает сейчас свою постель, Вихерсом — он сутенер, мы ему тоже не доверяем. И с Боргерсом, — за ним какие-то проделки с благотворительными лотереями…
Вельзен подходит к левому ряду нар.
— Чья постель? — указывает он на одну из них.
— Мое ложе! — отвечает Кессельклейн.
— Надо лучше убирать. Натяни как следует одеяло! Сегодня Люринг будет проверять, всем ведь известно, как он придирается.
Кессельклейн ворчит, но все же принимается подправлять тут и там одеяло.
— Наших товарищей здесь всего семнадцать, из них пятнадцать крепкие. Ганнес Кольцен — вон у окна, лысый — тот держится замкнуто. Мне кажется, жена действует на него. После каждого полученного письма и после каждого свидания он особенно угнетен. Другой — Вальдемар Лозе. Тот в последнее время ударился в критику окружного руководства.
— Который Лозе?
— Вон тот, что стоит у шкафов и курит трубку. Зато уж остальные в огонь и в воду. Здесь есть также два соци. Одного зовут Шнееман…
— Знаю! Знаю! — перебивает Крейбель. — Тот, маленький, толстенький, не правда ли? Мне он сразу показался знакомым. А как он держится?
— Вполне прилично. В первые дни все рвался в бой, как молодой петушок, с нами, конечно. В последнее же время угомонился.
— Он сыграл скверную роль!
— Знаю! Дузеншену хотелось, чтобы мы его вздули. Я тебе при случае расскажу. Другой — рейхсбаннеровец, идет к нам. Немного болтлив, говорит здравые вещи пополам с чепухой, но, в общем, малый порядочный.
— Где он?
— Вон высокий, за вторым столом, с козлиной бородкой и острым носом. Его зовут Фриц Зелигер… В нашем кружке восемь человек. Кто не участвует, несет охрану кружка.
Вельзен еще раз проверяет койки, стоящие одна на другой направо и налево вдоль стены, окидывает взглядом четыре стола посреди комнаты, на которых ровно, как по ниточке, выстроились суповые миски и чайные стаканы, и командует:
— По росту в две шеренги становись!
Входит дежурный Люринг.
По мере того как открывается дверь, Вельзен выкрикивает: