Избранное

аль-Хаким Тауфик

Заглянув в бумаги и бегло ознакомившись с обвинительным актом, судья повернулся к входящему в зал обвиняемому и воскликнул:

— Побил женщину? В чем дело, говори кратко… Живо!

— Бек, разве найдется мужчина, который посмел бы ударить женщину!

— Философствовать запрещается. Говори кратко. Бил? Да или нет? Живо!

— Нет!

Судья крикнул приставу:

— Он отрицает обвинение. Давай истицу!

Путаясь в длинном черном малясе [97] , показалась пострадавшая. Не ожидая, пока она войдет в зал, судья крикнул ей:

97

Маляс —

женская одежда.

— Он ударил тебя?

— Главное, бек, да сохранит тебя Аллах…

— Никакого «главного». Ударил или нет? Только одно слово!

— Ударил!

— Достаточно. В вызове свидетелей необходимости нет. Что ты скажешь, обвиняемый?

Обвиняемый откашлялся и начал защищаться. Судья его не слушал, он был занят: писал карандашом приговор по делу. Закончив, он поднял голову и, прервав объяснения обвиняемого, не глядя на него, прочел:

— Месяц принудительных работ… Следующий…

— Господин судья, у меня есть свидетели, что я не ударил эту женщину. Приговор несправедлив. О люди, приговор несправедлив!..

— Молчать! Стражник, выведи его.

Стражник увел осужденного. Объявили следующее дело. Опираясь на палку, появился дряхлый, сгорбленный старик с белой бородой. Судья встретил его словами:

— Ты съел пшеницу, на которую наложен арест?

— Эта пшеница — моя, господин судья. Ее ела моя семья.

— Он признался. Месяц тюрьмы и принудительных работ.

— Месяц! О мусульмане! Это — моя пшеница, мой посев, мои деньги…

Стражник его вывел. Несчастный старик смотрел на всех помутившимся взором. Казалось, он не верит, что услышанный им страшный приговор — действительность, он думал, что слух обманул его. Все присутствующие знают истину, — ведь он не крал пшеницы. На его урожай был наложен арест, пока он не уплатит налоги, и его же назначили хранителем собственной пшеницы. Но семья голодала, и они съели свой хлеб. Как же можно считать за это вором и наказывать как за воровство? Ведь он воспользовался только плодами собственного труда. Такие преступления предусмотрены законом, за них карают, чтобы защитить доходы правительства или кредиторов. Но разве в глазах феллаха это настоящее преступление? Крестьянину с его наивной интуицией они были непонятны. Он знал, что драка, убийство, кража — это преступления. Здесь феллах видел открытое посягательство на чужую жизнь или имущество: нарушение моральных основ — очевидно и всем понятно. Но растрата собственного имущества… это ведь преступление только с точки зрения закона.

И старик не верил в существование подобных преступлений. Он принял кару, полагаясь на волю Аллаха, и когда его брали под стражу, он только сказал: «Да будет воля Аллаха!»

Пристав объявил следующее дело. Едва он произнес имя обвиняемого, как судья взвесил «дело» в руке и немедленно нашел его слишком тяжелым, а количество свидетелей — слишком многочисленным. Потом судья посмотрел на часы, окинул взглядом места защиты и сказал, что не видит защитника обвиняемого. Я понял, что он хочет отложить дело. Мое предположение оправдалось. Обращаясь к нам, судья спросил:

— Следствие требует отложить дело?

Мой помощник неуверенно посмотрел на меня, и я поспешно сказал:

— Наоборот. Следствие возражает против отсрочки.

Скрыв недовольство, судья пробормотал:

— Ну что же, покончим с ним!

По этому делу был раньше вынесен заочный приговор, и обжаловать его можно было в течение трех дней. Проверив даты, судья облегченно вздохнул и выпалил:

— Обвиняемый, жалоба отклонена, потому что подана позднее установленного срока.

Одетый в лохмотья феллах ничего не понял. Он спросил:

— Как же теперь быть, господин судья?

— Приговор о тюремном заключении вступает в силу. Стражник, уведи его!

— Неправильно

сажать меня в тюрьму, бек, несправедливо! Ведь еще ни один судья меня не выслушал и прокурор не задал мне ни одного вопроса!

— Молчать! Твоя жалоба подана после установленного срока.

— Ну и что же?

— Закон предоставил тебе для обжалования только три дня.

— Бек, я темный человек, не умею ни читать, ни писать. Кто растолкует мне закон и скажет сроки?

— Видно, я терпелив не в меру. Ты, животное, обязан знать закон. Забери его, стражник!

Человека подвели к остальным арестованным. Он озирался по сторонам, ища в людях поддержки, стараясь догадаться, один ли он ничего не понял…

На мгновение я задержал свой взгляд на лице этого создания, следя за его выражением. Бедняга, оказывается, должен знать еще и законы Наполеона [98] .

Наконец заседание кончилось. Судья моментально вскочил, кинулся в совещательную комнату и снял свою перевязь. Поезд в Каир стоит на станции всего семь минут. Но судья привык вскакивать в него в последнюю минуту и, несмотря на вечную спешку, никогда не терял спокойствия и присутствия духа. Он перекинул свое белое пальто через руку. Торопливо попрощался с нами и исчез.

98

Наполеоновский кодекс законов был принят за основу почти всех кодексов других стран.

В комнату вошел секретарь с папками бумаг. Следом за ним гафир тащил арестованного.

— Судья уже ушел? Тут есть еще жалоба по делу этого обвиняемого.

Я быстро посоветовал:

— Догоняй судью на станции, пока он не сел в поезд.

Секретарь крикнул стражнику:

— Забирай арестованного, сержант, бежим скорее на станцию.

И все бросились бежать: секретарь, гафир и арестованный, привязанный к своей охране цепочкой, как собака. Они мчались за убегающим судьей. Жители нашего городка уже привыкли к такому зрелищу. Просроченные жалобы и дела о возобновлении срока ареста рассматривались в буфете станции, за две минуты до отхода поезда. Поезд вот-вот тронется, одной ногой судья еще на платформе, а другую уже поставил на ступеньку последнего вагона.

— Жалоба отклонена, обвиняемый остается в тюрьме, — диктует судья.

Пока секретарь, склонившись над мраморной доской буфетного столика, записывает последнее решение, судья в это время выхватывает у привратника, бегущего за уже тронувшимся поездом, корзину с яйцами и мясом. Привратник громко кричит:

— Мясо, бек, — лопатка и почки!..

После заседания мы с помощником поднялись в мой кабинет. У помощника мрачное лицо. Он считает, что следователь должен по каждому делу излагать свои взгляды на предъявленные обвинения. Поэтому он подготовил длинные речи, записав их красивым четким почерком на аккуратных листах линованной бумаги. И вот заседание кончилось, а он так и не раскрыл рта. Приговоры мчались один за другим без остановки, как проходящие поезда; правосудие свершалось в мгновение ока, не задерживалось ни на каких анализах, разъяснениях, доказательствах и выводах, то есть на всем том, на что мой помощник тратил ночи напролет, исписывая свои бумаги.

Только ушел помощник и я остался в кабинете один, как явился начальник уголовного отдела и принес почту, чтобы вскрыть свои пакеты, как это делалось у нас каждое утро. Когда мы распечатали несколько конвертов, во дворе послышался шум, и я узнал голос шейха Усфура. Я послал выяснить в чем дело, — мне доложили, что мамур прислал арестованного шейха, составив на него протокол и обвинив в бродяжничестве. По-видимому, он все еще был уверен, что шейх похитил девушку. Ненависть к старику заставила мамура прибегнуть к административным мерам, чтобы погубить его.