Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Царица Зоя не была великим учёным. Но вот Роджер Бэкон учёным был. Он пытался использовать для продления жизни ладан, жемчуг, змеиное мясо и дыхание невинных девушек. Любопытно, сколько девушек на него, монаха-францисканца, невинно надышало, если он умудрился прожить восемьдесят лет в тринадцатом веке, когда средняя продолжительность жизни в Европе была не более сорока? Даже такой умница, как Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, величайший врач, хирург и естествоиспытатель шестнадцатого века, известный под именем Парацельс, не избежал соблазна.
Парацельс
«Прима материя» по Парацельсу — вечная духовная субстанция, которая с появлением материального мира взяла на себя заботу по обновлению, омоложению всего живого. В определённом смысле это смыкается с теорией обновления клеток швейцарского биолога Пауля Ниханса.
В первой половине двадцатого века Ниханс в своей клинике занимался омолаживающей клеточной терапией, вводил людям вытяжки из эмбрионов овец. У него омолаживались Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Сомерсет Моэм, Томас Манн, Рокфеллер. Все они прожили долго, но ста лет не достиг никто. Сам Ниханс умер в восемьдесят девять.
Разница между Нихансом и Парацельсом в том, что Парацельс был гений, а Ниханс всего лишь ловкий предприниматель от медицины. Парацельс стремился познать духовную сущность живого, чтобы облегчать страдания больных, Ниханс считал, что умеет командовать клеткой, и на своей самоуверенности зарабатывал недурные деньги.
К началу двадцатого века омоложение стало чем-то вроде эпидемии, в том числе в России. Основатель русской геронтологии Илья Ильич Мечников выдвинул идею о том, что старость — результат самоотравления организма токсинами, скапливающимися в толстом кишечнике. Толстый кишечник по Мечникову — атавизм, и его лучше отрезать. Человек станет испражняться в десять раз чаще, легко, на лету, как птичка, но зато сохранит здоровье и молодость на долгие годы. Впрочем, ни сам Илья Ильич, ни кто-нибудь другой с его благословения никому такую операцию не провёл. Всё ограничилось полезной и вкусной мечниковской простоквашей.
Анархист Богданов уже при советской власти переливал кровь от молодых к старым. Профессор Богомолец в тридцатых пытался обновлять клетки соединительной ткани при помощи цитологических сывороток. Сталин внимательно следил за его исследованиями, ждал результатов. Но сам Богомолец взял и умер в семьдесят лет. Сталин, узнав о его смерти, сказал: «Надул, сволочь!»
Это то, что более или менее известно. А сколько всего осталось за кадром, исчезло в архивах, стёрлось в памяти? Теперь уж не найти. Да и стоит ли искать? Если бы чьи-то научные усилия в те годы увенчались успехом, то главным реальным результатом стал бы живой и вечно молодой вождь Иосиф Сталин. Вот было бы доказательство, с которым не поспоришь.
Весной 1916 года Михаил Владимирович Свешников вытащил с того света мальчика, страдавшего редкой неизлечимой болезнью,
Максимов никак не связывал свойства стволовых клеток, выделенных из красного костного мозга, постоянно делиться и жить без конца с возможностью глобального омоложения всего организма.
Есть другая версия, что это было воздействие на эпифиз. Но шишковидная железа глубоко, в самом центре мозга, под оболочками. Не мог Свешников провести ребёнку сложнейшую, страшно рискованную операцию на мозге так, чтобы никто не знал об этом. Где тот мальчик? Что с ним стало? Почему так долго живёт Агапкин? При чём здесь Соня и её папа? От всех этих вопросов можно сойти сума.
Самолёт плавно, спокойно набирал высоту. В проёме между спинками появилась детская рожица.
— Не спи! — сказала девочка. — Сейчас будет небо и звёздочки! Смотри в окно!
— Хорошо, я не сплю, я буду смотреть, — согласилась Соня.
— Смотри! — строго повторила девочка.
Ещё в январе, двадцать пятого числа, Федор Фёдорович Агапкин был приглашён на крестины ребёнка, которого родила Зина. Девочку назвали Татьяной, не забыли его просьбу. Крестили не в церкви, а в доме родителей Зины, в богатом особняке на Большой Никитской. Федор Фёдорович не совсем оправился после тяжёлой болезни, вызванной вливанием препарата, и сам обряд помнил смутно.
Девочке едва исполнился месяц, она хорошо прибавляла в весе, уже уверенно держала головку.
Зина обняла и расцеловала Агапкина.
— Кормлю сама, как вы велели. Молока хватает, и не надо никаких кормилиц. Вы заметили, как моя Танечка на вас смотрит? Спокойно пошла к вам на ручки. Она вас узнала, она все помнит и чувствует.
Анна приветливо улыбалась ему, как хорошему знакомому, представила его мужу, братьям, сёстрам. Мать семейства, ещё не старая, высокая, полная, очень приятная дама, ласково тронула губами его голову, когда он наклонился, чтобы поцеловать ей руку, и потом за праздничным обедом, под оживлённые воспоминания Зины и Анны, несколько раз промокнула глаза батистовым платком.
После обеда Матвей Леонидович Белкин, отец семейства, пригласил Агапкина в свой кабинет. Там пахло хорошей сигарой, дорогой кожей, на полках стояли искусно сделанные модели старинных парусников, на просторном письменном столе глобус и малахитовый, отделанный бронзой чернильный прибор. Всё было дорого, добротно, удобно. Хозяин и гость уселись в мягкие кресла, горничная принесла кофе в прозрачном японском фарфоре.
От крепкой сигары у Агапкина поплыла голова и запершило в горле.
— Вы напрасно затягиваетесь, — сказал хозяин, — лучше погасите и возьмите обычную папиросу.